Кася Кустова. Хороший автобус

Кася Кустова родилась в 1991 году, выросла в Иркутске. Окончила магистратуру философского факультета МГУ. Живет в Москве и пишет прозу с 2014 года, в 2023 году вышли тексты в «Артикуляции» и альманахе темной литературы «Изъян». В данный момент учится в Школе литературных практик и работает над крупной формой. Рассказ написан в 2023 году в рамках курса WLAG «Автобиографический рассказ».

Сергей Лебеденко: Послеродовая депрессия — тема достаточно редкая не только для литературы, но и вообще для медиа. Рассказ Каси Кустовой в этом смысле исключение. Однако воспринимать его как заигрывание с актуальной темой было бы неправильно: в этом тексте, состоящем из отдельных ярких эпизодов, Кустова раскрывает, что любовь может быть столь же утомительной, как и нелюбовь, а человек в уязвимом положении вместо заботы и тепла может встретить лишь непонимание и тьму. Жаль только, не всем так везет, как героине рассказа, и не за каждой приезжает хороший автобус

ХОРОШИЙ АВТОБУС

Шрам от кесарева сечения имеет форму дуги. «Шрамик-улыбка», как говорят женщины, прошедшие через родзал, откуда беременной еще никто не выходил — будто глумился над недоматерью Вассой. Грудь, живот и бедра избороздили пунцовые растяжки. Сперва это были синюшные тонкие линии, которые надорвались со стремительным набором веса и теперь напоминали жабры фантастического земноводного. Ее мама, Эльвира Ильинична, сказала, что ничего страшного и они побелеют со временем. Но Кирилл-то женился на Вассе, когда она была фарфоровой статуэткой, а сейчас смотрел на нее с плохо скрываемым разочарованием. Его взгляд отпечатался на ней, и теперь Васса сама смотрит так на себя в зеркало.

Васса отбросила ногой груду непоправимо малой добеременной одежды, безжалостно сброшенной на пол, и поспешила в детскую, откуда доносились слабые попискивания. На смятой пеленке лежал Ванюшка. Он дрыгал ручками и ножками, негромко агукая. Васса подошла к кроватке и заглянула в нее. Младенец вытаращил круглые серые глазки и пустил слюну. Васса отерла ему рот валявшимся тут же маленьким махровым полотенцем, подняла на руки, опустилась в кресло-качалку, покрытое пахнущей деревней овчиной, и оттолкнулась от пола. Она раскачивалась в кресле и глядела на солнечный блик на стене, который скакал то вверх, то вниз.

Она пела ему песню. В песне много куплетов и несложный монотонный мотив, отлично сойдет вместо колыбельной. Это средневековая баллада на старонорвежском. Но Васса не знала старонорвежского, она выучила песню на слух, а перевод прочитала в интернете. «Герр Маннелиг, Герр Маннелиг, женись на мне», — пела Васса. «Всё получишь, о чем мечтаешь, скажи мне только "да" или "нет"».

Был в ее жизни один Герр Маннелиг. Его настоящее имя она боится произносить даже мысленно: от него внутри леденеет и меркнет вся жизнь. Он был прекрасным рыцарем, а она — заколдованной горной троллихой. Васса, как и горная троллиха из песни, решила спросить его в лоб: да или нет. Потому что она устала ждать. Ей казалось, что она теряет время и свою женственность напрасно. А он ответил невозмутимо: «Ну, если ты так ставишь вопрос, то нет. Ты взбалмошная, непредсказуемая, как вихрь, твои истерики высасывают все соки. А мне нужна надежная». Васса, как троллиха в песне, принялась уговаривать, упрашивать, прельщать. «Да как ты не понимаешь, — кричала, плакала. — Что я такая только потому, что ты на мне никак не женишься! Вот женился бы — и я бы стала надежной!» Но рыцаря уже и след простыл. А другой рыцарь, ее вечный Дон-Кихот Кирилл, позвал ее замуж сам, и уговаривать не надо было.

Кирилл с ног сбился, организуя стол к выписке. Эльвира Ильинична хотела непременно арбуз. Где достать хороший арбуз в июне? Но у нее была безумная идея — непременно поесть арбуз в честь рождения новой жизни. Мама Вассы вообще была оригинальным человеком. Мечтала стать актрисой, но так и не стала. Вместо нее актрисой стала Васса. Васса забеременела на четвертом курсе театрального училища. Эльвира Ильинична чуть не убила ее тогда, ведь они мечтали поступать в ГИТИС. Но вместе они пришли к выводу, что ребенок — это награда для женщины, тем более замужней, хоть и молодой. Да и не брать же страшный грех на душу.

Атмосфера в училище была свойская, к студентам обращались на «ты», кричали, как на малых детей, а режиссерка могла и кулаком по хребтине огреть. Все преподаватели переполошились: как же Васса на сносях будет играть выпускной спектакль? Одни говорили, что неэстетично и нелепо играть в водевиле молодую влюбленную особу с огромным пузом. Другие говорили, что это попросту небезопасно: вдруг начнет рожать прямо посреди спектакля — еще чего не хватало. Сам здравый смысл кричал: возьми академ, роди спокойно, приди через год и отыграй свою роль. Но мама сказала: играть и все тут, беременность — не болезнь. В итоге Вассе выдали в костюмерной самое большое платье и выпускной спектакль в роли молодой влюбленной особы она отыграла весьма резво.

Так же резво она настраивалась и родить. Эльвира Ильинична уверяла ее, что рожать — это как покакать сходить. «Не понимаю, чего все орут. Когда я тебя рожала, все вокруг орали, вот и я за компанию орала. А надо просто дышать и тужиться, а не орать. Орать — только силы впустую тратить, а тебе еще ребенком заниматься», — наставляла она дочь. И Васса верила, что, если правильно дышать, родишь без единого разрыва и будет вовсе не так больно. От эпидуральной анестезии отказалась с порога: боялась навредить ребенку. «Природа все продумала за нас, все рожают — а я чем отличаюсь», — думала она.

Она промучилась почти сутки в схватках. Терпела мужественно, вцепившись побелевшими пальцами в ручки больничной кровати, но не кричала. Наутро ей сказали: родовая деятельность затухает, надо кесарить. Заплакала: «Не хочу кесарево. Кесарево — плохо». Эльвира Ильинична говорила, что ребенок обязательно должен пройти родовые пути, чтобы установилась связь между ним и новоиспеченной «мамочкой». Акушерка прикрикнула, мол, ты не в ресторан пришла: это хочу, то не хочу, да и вообще роддом похож на курорт весьма отдаленно. Ребенок наглотался зеленых вод и угодил в детскую больницу. Из роддома Васса выписывалась одна. Хризантемы, которые Кирилл поставил в тусклую от времени вазу, тут же поникли. Васса уползла в спальню и рыдала там, родня молча сидела за столом. Огромное блюдо с арбузом на столе мозолило глаза, да и вообще он оказался невкусным, июнь же.

Выписали. Здоров. Все хорошо, мамочка.

 

***

У них с Ванюшей была одна тайна. Об этом не знал никто больше. Ни Кирилл, ни Эльвира Ильинична, ни одна живая душа в мире.

Эльвира Ильинична — локомотив семьи, женщина в трех ипостасях: мама, бабушка, теща — заболела. Ничего серьезного, обычная простуда. Она позвонила и севшим голосом сказала, что не придет сегодня помогать купать Ванюшу. Не будет же она дышать бациллами на грудничка. С долей сомнения еще спросила: «Ну, ты сама справишься?». Васса раздраженно убедила ее: мол, что ты из меня совсем безрукую рисуешь. Кирилл тем вечером ушел на работу — как он это называл, «тамадить», а это значило, что вернется домой он снова в три часа ночи.

Они с сыном остались одни. Ребенок отправился в свободное плавание по ванне с упругим надувным кругом на шее. Скучно просто стоять и смотреть, как он отталкивается ножками от одного ее края и плывет к другому. Васса принимается рассматривать бутылочки на полочке под зеркалом. Васса любила бутылочки. Они радуют глаз и наводят уют. Кислоты, сыворотки, пенки, кремы. Косметологиня сказала, что корейская косметика, которой Васса увлеклась до такой степени, что однажды сожгла себе лицо, слишком агрессивная для европейской кожи, и прописала ей премиальную испанскую. Дорогой шампунь, бальзам-ополаскиватель, разные масочки для восстановления уже были приобретены после родов — на грудном вскармливании волосы посыпались и она боролась за них как могла. На краю ванной батарея душистых гелей для душа под разные настроения. Ее любимый — мятный шоколад. Когда она принимала ванну и обмазывалась содержимых всех этих бутылочек, время останавливается. Драгоценное время на себя.

Окинув взглядом свое бутылочное богатство (как говорит Кирилл, «мыльно-рыльные принадлежности»), она перевела взгляд на купающегося Ванюшу и потрогала воду — вода нормальная. Мокрой рукой взяла телефон с загоревшимся на экране уведомлением. Это он, Герр Маннелиг написал! Спросил, как дела!

Васса сидела на краю ванны, пораженная. Смотрела на сообщение так долго, пока буквы не начали плясать. Она чувствовала, как «зубчатые колеса завертелись в башке», — сочиняла ответ. Это он, кстати, открыл для нее творчество Егора Летова. Долгое время Васса думала, что Гражданская Оборона — это музыка для неблагополучных пьяных малолеток, пока не встретила его и он сказал ей: «Васса, голос Летова — это голос моей души».

Просто написал узнать, что у нее все сложилось хорошо. Она заверила его: муж веселый и находчивый, в буквальном смысле — из бывших КВНщиков, сыночек-лапочка, мама помогает. Как заткнутую пробкой ванну через край переполнили невысказанные слова. Но Васса отправила сообщение «Береги себя» и положила телефон на раковину. В ванной было как-то очень тихо, без всплесков воды. Она посмотрела на воду — на поверхности качался пустой круг. Ребенок лежал на дне лицом вниз.

Васса резко погрузила руки в совсем остывшую воду и схватила младенца. Он был жив. Ванюша закричал, долго, громко, обиженно. Если бы он мог ее отругать, от души обматерить, осудить, ей стало бы легче. Но он просто плакал. И Васса, прижимая сына к груди, плакала вместе с ним, горько и горестно.

Об этом никто не узнал.

Дальше все шло своим чередом, все было тишь да гладь. Но Ванюшка не желал идти в ногу с графиком развития малыша. Когда надо было сидеть, не сел, когда надо было начать гулить, молчал. «Не беспокойтесь, мамочка, — равнодушно сказала Вассе педиатрисса из районной детской поликлиники. Рано еще панику наводить». И действительно: и сел, и даже встал потом, держась ручками за прутья кроватки. Но по-прежнему молчал. Васса лежала на кровати с телефоном. Кирилл организовывал свадьбы. Эльвира Ильинична варила кашу, сажала Ванюшу в высокий детский стульчик и ложку за ложкой пикировала ему в рот:

— Вжжж, самолет летит!

Вечером, когда теща ушла к себе домой, Кирилл полулежал на разложенном диване и пил «Жигули барное». Кирилл свалил из супружеской спальни в гостиную и шутил, что это Васса с Ванюшкой его оттуда вытравили. Васса знала, что он пьет уже третью банку — он сам отправлял ее в ларек через дорогу, но раз уж отправил, то она заодно прихватила и свои любимые эклеры. Он на это скорчил рожу. Кирилл вовсе не был пьян, от трех банок ему хоть бы хны. Он лениво и расслабленно растекся по дивану, и жесткий голубой свет монитора вычерчивал в полумраке его соколиный профиль. Кирилл планировал рассадку гостей.

Васса легла рядом и положила голову ему на плечо. Он поставил банку пива на широкий подлокотник и провел пятерней по ее затылку. В темноте он не видел ее заплаканных глаз.

— Занят?

— Занят, — вздохнул он. — Устал чудовищно. Невеста еще вздорная такая, трудно угодить.

— Кир. Срочно. Не могу так больше уже.

— Ну.

— Замечаешь странности с Ванюшей?

— Допустим, — сказал он медленно, не отрываясь от макбука.

— Ему два. Он не говорит нормальные слова, зато считает уже до бесконечности. До десяти тысяч точно при мне считал. А по-английски до тысячи.

— Так а зачем ты его этому научила?

— Я думала, это поможет ему развиваться!

— Вась, развитие происходит немного не так. Ты бы ему книгу хоть раз по-нормальному почитала. А вы берете книгу и вместо того, чтобы читать, тупо называете номера страниц.

— Кир, в том и дело. Он не хочет слушать, ему неинтересно, он кричит, хочет считать страницы. И не только счет, но и кнопки! Мимо светофора, мимо лифта, мимо двери в подъезд пройти нельзя! Не дать нажать — у него истерика сразу на полчаса. Микроволновка тоже. Включает — и считает вслух секунды. Меня это с ума сводит!

— Проблема есть, ты видишь ее не одна. Недавно по телеку шел «Человек дождя». Я еще подумал: вырастет — будет один в один. У него даже походка как у дурачка, — протянул он задумчиво.

Его «дурачок» был как отравленная стрела.

— Кирилл! — ее голос зазвенел от слез. — Это все из-за меня! Я сглазила, понимаешь?

— Сделала что? — выплюнул короткий металлический смешок.

— Я хотела, чтобы он родился аутистом. Я вспомнила сегодня кое-что и проверила. Я так написала в дневнике пять лет назад. И теперь все сбылось.

— Васса, ты дура?

— Я во всем виновата! Я его сглазила! Я загадала, чтобы он был аутистом, и теперь все так и есть! Я хотела, чтобы он жил в своем прекрасном мире, а не в нашем, полном жестокости. Чтобы он никогда не был нормальным, потому что разобьет мне сердце! Что делать, Кирилл, что нам делать?

Ей хотелось сказать больше, чем она могла сказать. Она не просто сглазила его, написав глупость в дневник. Она не любила его по-настоящему ни дня, потому что он родился путем кесарева и между ними не установилась таинственная космическая связь. Она хотела его подсознательно убить и чуть его не утопила. С тех пор он стал таким. Она не просто сглазила его.

— Ты умом тронулась? Какой нахрен дневник? Сколько лет назад? Ты хочешь сказать, что типа можешь силой мысли влиять на события? Как Господь Бог? Нимб-то не жмет?

Васса снова заплакала, скрючившись на сморщенной, впопыхах постеленной простыне. Ее вдруг захлестнула мысль, что ее материнство — это баня из слез. Кирилл соскочил с дивана, схватил с подлокотника подвыдохшееся пиво и залпом допил.

— Когда до твоей царственной особы дойдет, что дело не всегда в тебе? Я запишу Ваню к детскому психиатру. Тебе задание: изучи отзывы и найди лучшего. А сейчас мне работать надо. Так что сдрисни из комнаты, будь добра.

Центр детского развития находился в жилой многоэтажке в спальном районе. Ангелов переулок. Как красиво и как точно, ведь дети — это ангелы. Васса едва уговорила маму заказать такси.

— Платить шестьсот рублей? Это что, не деньги для тебя? Ждать еще это детское кресло неизвестно сколько.

У Вассы внутри зашевелились высасывающие душу щупальца дурного предчувствия. Настрой матери задавал тон всему дню.

— Я не буду платить шестьсот рублей опять, — сказала Эльвира Ильинична, когда они вышли из центра детского развития, и по ее голосу Васса поняла, что она действительно не будет. До автобусной остановки они долго идут молча. Ванюша ковылял в своем пухлом пуховичке, ведомый за ручку бабушкой. Шесть вечера, а небо было кромешное — хоть глаз выколи. Снежинки-колючки залетали за шиворот. Митино ушло под снег.

— У этой соплячки вообще медицинское образование есть? — вырвалось, наконец, у Ванюшиной бабушки.

Васса вздохнула.

— Мама, я же говорила тебе, ты чем слушала. Это не врачи, потому что и аутизм — это не болезнь. Это инструкторы, ABA-тераписты. Психиатр направляет на терапию, а на тераписта может кто угодно выучиться, это доступная программа, чтобы родители детей с РАС тоже могли ее освоить.

— Психиатр этот ваш — коновал, который за десять тысяч за прием навешивает на детей ярлыки. И что это за, извините, хрень, на которую может любая Люся с улицы выучиться? Ты видела вообще, что это было, или опять в телефоне своем сидела?

— Я Кириллу только ответила и все.

— Это натуральная дрессировка. Натаскивают как шавочку. Сделал задание — на тебе морковку! А видела, какие там дети? Наш Ванюша, по-твоему, такой же?

— РАС — это спектр, тебе же сказали. Разные дети бывают с ним.

— А если бы этот инвалид на него накинулся? Он когда к Ванюше подошел, у меня аж внутри все похолодело! Ты можешь хотя бы на улице в свой телефон не тыкаться?

— Да я дорогу смотрю. Тут несколько остановок. Вроде эта.

Они стояли под стеклянным козырьком. Васса в осеннем пальто: она-то думала, что и обратно они поедут на такси. Руки у Вассы стали совсем красные, она запихала их в рукава, а перчатки она потеряла еще прошлой зимой.

— Ваня ходить на эту терапию не будет. Я в шоке просто от увиденного. Ты его психику уничтожить хочешь.

— Мама, он будет ходить на терапию! Ему это нужно!

— Ему нужно? Это вот тому мальчику — да, нужно! А он не такой! Он нормальный. Это тебе нужно, чтобы он туда ходил. Чтобы в соцсетях своих, из которых ты не вылазишь, описывать в красках, какой у тебя больной ребенок. Чтобы со своими подружками перетирать, с Настей этой кукушкой, с этой Леной чокнутой! Трепать на каждом углу святое имя! Сама ничего из себя не представляешь — хочешь за счет ребенка самоутвердиться? Ну ведь посмотрим правде в глаза, Васса, ты же пустое место. Посмотри в телефоне своем, где автобус?

Васса открывает карты.

— Блин. Стоим походу не там. Дорогу перейти надо.

— Замечательно. Так пошли быстрее. Ванюша!

Ванюша вырвался от бабушки и побежал сквозь метель к одинокому, как перст, торчащему из сугроба столбу. Но кнопка сама загорелась красным: бесполый пешеход на той стороне дороги, запакованный в черный пуховик, как и тысячи других москвичей, опередил его.

Ванюша бухнулся в снег. Он хрипло завопил, выгнулся, засучил ножками, и его комбинезон зашуршал. Эльвира Ильинична прыгала вокруг, беспомощно махая руками, пыталась увещевать малыша. Но в его неведомом для взрослых мире случилась трагедия, и ничто не способно отвлечь его от нее.

— Автобус уезжает! — кричала Васса.

— И что теперь, идиотка? Ты вообще годишься хоть на что-нибудь? Ваня! Ну-ка вставай! Вставай! Замолчи!

Васса смотрела вслед уходящему двести шесят седьмому. А следующий только через пятнадцать минут. Что делать, куда деваться. Эльвира Ильинична сделала лицо кирпичом. Васса помнила это лицо с детства. Пока мать носила его, она была недоступна для взаимодействия. Она могла три дня проходить с таким лицом, хлопая дверьми и швыряясь полотенцами, зато с Ванюшей она сюсюкала в такие моменты нарочито сладко. Вот она склонилась к нему, отряхнула от снега, проверила, не замерзли ли щечки. Он вроде успокоился. Васса нашарила в кармане наушники и воткнула их в айфон, не распутывая.

«Плохие деревья, плохие дома
Такие плохие кусты
Такие плохие какие дома
Особенно эти кусты
А хороший автобус уехал без нас
Хороший автобус уехал прочь»

Васса слушала отеческий, добрый, хрипловатый голос Летова, и его голос и мысль, что можно все закончить в любой момент, согревали ее.

Эльвира Ильинична привела Ванюшу домой, сама раздела, включила телевизор, начала готовить ужин. Дома было тепло. Хорошо зайти с холода в тепло. Андрей Малахов тараторил, бабушки в народных костюмах пели под баян. Кирилл сегодня был опять допоздна.

— Пошла я, ладно? Ужин приготовила, сама его покормишь.

Васса сказала: «Хорошо». А сама ждала, когда наступит ночь. Уже скоро.

Ванюша удивительно хорошо себя вел. Нагулял на морозе аппетит. Покушал пюрешку и немножко курицы, которую Васса нарезала маленькими кусочками, чтобы малыш не подавился. Потыкался в игрушечное пианино, что на нажатие клавиш разражался осточертевшими мелодиями из мультфильмов. Ходишь потом по квартире и поешь их как дура. Васса готова была потерпеть их в последний раз. Она взяла Ванюшу на руки, прижала к сердцу, зарылась лицом в его чудно пахнущие светло-русые мягкие кудряшки. Она вытерла ими слезы. «Ты ведь и не вспомнишь меня. Так будет лучше. Прости меня». Ребенок смотрел осоловело. Спать хотел, маленький. Васса надела ему свежий подгузник, положила в кроватку, где он быстро заснул сам. Такой умничка. Подарочный мальчик.

Ключ долго поворачивался в замке, заедал. Кирилл снова выпил, судя по его нечетким движениям. Он молча прошел на кухню. Тихо, неслышно — без всякого скрипа, без всякого грохота отодвинул стул и сел. Он не издал ни звука и спрятал лицо, но она поняла, что он тоже плачет.

— Я целовался с другой бабой.

Васса отодвинула второй стул и садится напротив него.

— У нее был теплый язык и мягкие губы. Она офигенно целуется. В сто раз лучше, чем ты, даже не сравнить. Она была в сто раз лучше тебя. А ты некрасивая и толстая и все время лежишь. От тебя нет ни тепла, ни заботы. Мне не хочется приходить домой, лишь бы поменьше встречаться с тобой.

— Кто она? — спросила Васса.

— Познакомился на концерте. Мы вместе ехали в метро. А не все ли тебе равно? Вот правда, Васса?

— Я знала, что все так будет. Я не удивлена.

— Я ненавижу себя. Ненавижу. За то, что я тебя не люблю.

Мужские слезы — это страшно. Когда плачет мужчина, кажется, что случилось что-то реально непоправимое. Ей хотелось сделать все, что угодно, лишь бы он прекратил плакать и мучать ее своими слезами. Она заплакала бы сама от жалости к нему, но уже нечем: баня из слез иссякла. Поэтому она встала со стула, обняла его сзади и погладила растрепанную голову:

— Не плачь. Я тебя тоже не люблю.

Ночью Васса впотьмах прихожей накинула на пижаму пуховик, на босые ноги напялила угги и, затворив дверь, вышла на лестничную клетку. Лифт с тусклой лампочкой громыхал в тишине спящего подъезда. Неотрывно глядя на свое мутное отражение, она поднялась на верхний этаж.

Ее обдало прохладой. На балконе кто-то оставил зажигалку и пачку сигарет. Васса на удачу открыла пачку — одна осталась. «Мне так редко везло в жизни, — думала она, — что любая приятная мелочь на вес золота. Ваше последнее желание перед казнью? Не то что бы я хотела именно этого, но закурю с удовольствием».

Она зажгла сигарету, курила не взатяг, медленно и ровно, словно медитируя. Кажется, в последний и единственный раз она курила в девятом классе. Чего бы она хотела сейчас?

С балкона двадцать третьего этажа ей открывался горизонт. Даже какую-то из сталинских высоток было видно вдалеке, даже Москва-Сити где-то там мерцала. Не в такой уж и заднице она жила, хоть и МКАД совсем рядом. Над зимней синевой брезжила желтая полоска рассвета. Сегодня будет солнце. Солнечные дни зимой в Москве можно пересчитать по пальцам одной руки.

«Ты можешь ответить только “да” или “нет”, лишь “да” или “нет”», — пропела она в утренней тиши. А ведь был палаточный лагерь на берегу реки в Калужской области на рассвете. Были лютневые напевы и зрелищные поединки. Жаль, что то чудесное платье больше никогда на нее не налезет. Длинный подол, задрапированный мягкими складками на животе: в Средневековье был культ беременности. Удивительно, как «беременное» средневековое платье предсказало то, что скоро случилось и с его хозяйкой. Пышные, расклешенные рукава-колокольчики, крепкая шнуровка из лент нежного цвета лаванды, украшенных золотыми нитями. Пусть оно было не совсем исторически достоверным, Васса со своей швеей, великой, просто золотой, мастерицей, поломали над ним голову, переделывали несколько раз. Жаль, что не налезет. Да и тролль бы с ним. Она набрала сообщение, но тут же стерла и положила телефон на ледяной бетон.

Васса смотрела вниз, пытаясь навскидку определить точку, в которой размажется кровавой кашицей. По пустынной улице, тонко заснеженной, подсвеченной фонарями, словно сцена, едет первый утренний автобус. Хороший автобус. Это значит, что Макдональдс на Планерной уже открылся, и можно успеть на Макзавтрак. Картофельный драник. Она съест картофельный драник и выпьет латте, потому что капучино у них слишком горький.

Васса швырнула окурок с балкона вниз, наблюдая, как он летит. Как есть, в пуховике на пижаму и уггах на босу ногу, спустилась на лифте и вышла на улицу. Вывеску продуктового ларька через дорогу уже украсили новогодней гирляндой. Мороз холодил ее непокрытую голову, изо рта вырывался пар. Нащупала по привычке в кармане наушники — их нет, остались в пальто, но без них даже лучше. Остановившийся прямо перед ней пустой автобус распахнул двери и дохнул теплом. Она села в него — и уехала.

 

Обложка: Арина Ерешко