Надежда Лидваль. Сахар

Надежда Лидваль живет в Санкт-Петербурге, работает переводчиком. Училась в школе писательского мастерства CWS, а также на курсе Евгения Бабушкина. Публиковалась в журналах «Новая юность», «Традиции & Авангард» и «Пашня».

Артём Роганов, Сергей Лебеденко: Рассказ Надежды Лидваль — это не просто бытовой хоррор, хотя сюжетная канва вполне в духе жанра — способна и увлечь в завязке, и погрузить незаметно в пространство жуткого ближе к финалу. «Сахар» посвящен инерции жизни, в которой современному человеку легко поддаться чьей-то опеке, инфантилизироваться, забыть о мечте и о любви, покорившись приятному автоматизму. И неважно, что тут дурман и кто — хозяйка квартиры, корпорация, партия, идеология… Перед нами короткая и пугающе земная история добровольного отказа от всего в пользу уюта, за фасадом которого кроется настоящий ад.

 

САХАР

Сахар сыплется с сухим посвистом, шепчет, шуршит крупинками. Бэлла Святославовна наполняет им фарфорового поросенка: пятак его тянется к небу, тельце круглое, ладное, изнутри сладкое, выложенное твердыми сахарными наростами, такими, что и ложкой не отбить. Глаз почти не видно за глазурованными щеками. А может, сошли со временем, стерлись. Бэлла Святославовна убирает мешок с сахаром в дальний угол шкафа.

Чай она уже заварила, блинов напекла, варенье из кладовки достала — теперь оно, рубиновое, мерцает в хрустале, ловит на себе свет лампочки в сорок ватт. Нормальный телевизор хозяйка перенесла к себе, а в ту комнату поставила старый, без пульта и с кнопками, запрятанными так глубоко, что можно сломать пальцы, пока до них дотянешься. Драный диван застелила покрывалом, на котором умер Коржик. Бэлла Святославовна готовилась к приезду жильцов.

На комнату, которую она назначила под сдачу, посмотрело к тому времени немало народу. Хозяйка осторожничала, мялась — ни «да», ни «нет», — всех заносила в списочек, обещала звонить, если кандидатуру одобрит, благо им нужнее, чем ей, пусть себе ждут. А абы кого в свой дом пускать нельзя. Тем более что люди попадались все какие-то с изъяном.

Приходил мужик, от которого несло жженой солью. Квартиру осматривал с серьезным видом, одобрительно хмыкал, разглядывая стены в потеках и пятнах, приветливо кивал поцарапанному шкафу и трещинам на потолке. А при виде мокрых труб с облупившейся краской развел в широком объятии руки, как будто встретил кого-то родного. Бэлла Святославовна угостила его блинами. Он умял полстопки и попросил еще с собой в мешочек, который тут же достал из кармана.

Приходила женщина, правильная до безобразия. Все обежала, обнюхала, раковину разглядывала со знанием дела, восторгалась высотой потолков, спросила, не дует ли из окон. Блины приметила еще до того, как Бэлла Святославовна успела предложить; съела один, помычала в знак одобрения и тут же вспомнила как бы невзначай, что у нее есть такой рецепт блинов, такой рецепт, что прямо «ах», и если Бэлла Святославовна захочет, она им поделится. Бэлла Святославовна процедила, что пока ей без надобности.

Много еще всяких приходило. В конце концов комната досталась Вадиму, который осмотрел квартиру за три минуты. Пришел, разулся, сказал, что вкусно пахнет, по-домашнему. От блинов смущенно отказался, уверял, что не голоден, хотя Бэлле Святославовне было очевидно: врет.
Вадим приехал один, но комнату искал для себя и жены. Перебираться в новый город они надумали вместе, когда старый от них утомился и стал по-всякому гнать прочь. Муж отправился вперед — искать работу и жилье, — а жена осталась дораздать вещи, дособирать воспоминания, доработать на старой работе, пристроить книги и со всеми попрощаться.

Вадим заселился в чужой дом и принялся ждать.

 

***

Ночью Вадим тихонько вышел из комнаты, одним шагом пересек коридор и на волосок открыл дверь хозяйской спальни — спит, не спит? Телевизор хохотал так, что, казалось, сейчас лопнет и зальет ковер. Бэлла Святославовна лежала, повернув лицо навстречу холодному свечению, и спала, убаюканная адским весельем.

Погасший роутер стоял на подоконнике за изголовьем кровати. Хозяйка отрубала интернет в восемь вечера: и без того болячек хватает, и без того страшно. Вадим не спорил. Страшно так страшно. Но хлипкий мобильный интернет у него обрывался раз в минуту. Мужик этажом ниже доложил, что пару месяцев назад какие-то особо нервные на волне паники и авантюризма снесли ближайшую вышку. Теперь связи толком нет. Связи нет, а Вадиму с женой надо поговорить. Увидеть ее хоть на маленьком экране и убедиться, что он ее не придумал. Они договорились, что онлайн-свидания будут у них каждый вечер, пока жена на приедет, — чтобы разлука не перегрызла отношения.

Провод со штепселем валялся у ножки кровати, недалеко от двери. Вадим шагнул одной ногой за порог, присел, воткнул штепсель в розетку и тихо вышел.

— Привет. Не спишь еще?

— Да нет. Только собираюсь.

Жена у него все-таки была красивая, особенно перед сном.

— А я тебе звонила сегодня, ты трубку не брал.

— Да я на заказе был, не слышал. Только вот до интернета добрался.

— Ты поужинал?

— Так, зашел перекусил после работы.

— Понятно. А я перчатки себе купила. Смотри. Хорошие?

— Ничего. Только зачем сейчас-то? Тут бы и купила. Тут знаешь, сколько всего?

— Вот в точности таких там нет. Зря ты, наверное, увез мой пуховик с сапогами.

— Почему зря? Тебе же меньше потом тащить.

— У нас на той неделе заморозки обещают.

— Ты к этому времени уже приедешь.

Поговорили про коробки — сколько нужно еще, — про гжельский сервиз — кому бы отдать, — про Вадимов сноуборд. Поговорили и отправились спать. Вадим сходил к хозяйке, отключил роутер. Телевизор к тому времени погас.

 

***

Бэлла Святославовна пекла пирог с персиками, пекла под трели белозубых голосов утренней передачи. Тесто вышло текучее, воздушное, покорное. Хозяйка залила им персики, поставила форму в духовку, а сама — в комнату Вадима, пока он на работе. Проверить, как там что. Подружка-арендодательница сказала, что квартиранты как болезнь: не проходят без следа и требуют регулярного осмотра.

Комната осталась почти такой же, как до Вадима. Он даже запаха своего не принес. Только планшет, слой пыли на тумбочке, немытую чашку и женский пуховик — тот висел на вешалке на дверце шкафа, длинный, с металлическим блеском и меховым воротником. Бэлла Святославовна пощупала. Хороший.

Хозяйка собиралась уже уходить, но глаз вдруг зацепился за что-то белое на полу возле тумбочки. Бэлла Святославовна наклонилась, упершись руками в колени, и цыкнула. Сочень, совсем высохший, окаменевший, даже не надкусанный ни разу, три дня назад пекла. Она взяла его в руки, погладила, прислушалась к творогу внутри, спрятала в карман фартука и вышла.

Вадим пришел вечером, она ему — пирог. Он смутился, поджал плечи, изобразил на лице что-то виноватое. Сказал: «Да неудобно как-то». Но, не встретив понимания, все же обещал, что перед сном съест кусочек обязательно. Да, да, обязательно. Нет, не забудет. И на работу возьмет тоже. Бэлла Святославовна сказала: «Что не съедите — несите обратно. Чтобы не пропадало». Намекала так на сочень, но Вадим, кажется, не понял.

— Не надо, пожалуйста, объедать пенсионерку, — сказала жена.

— Так она обижается. Говорит: «Для кого я пекла?»

— Это уже не наше дело. С чего вдруг она взялась тебя подкармливать, чужого человека?

В ночь персикового пирога жена спросила, что делать со сноубордом. Вадим ответил: «Подари кому-нибудь, главное — сама приезжай». Жена сказала, что у них наконец-то начали красить подъезд, и это всех радует.

 

***

Как-то раз Вадим прокрался по привычке в комнату хозяйки, воткнул роутер в розетку — а интернет не появился. Вадим долго тыкал в телефон, но все без результата. От ноутбука тоже не было толку. Тогда Вадим, растерянный и взвинченный, пошел на кухню попить воды. А там на столе как раз стояло блюдо с профитролями. Есть Вадиму не хотелось, но организму вдруг показалось, что если занять чем-то челюсти, то и в голове все перемелется и прояснится. Он съел один шарик с кремом. Прожевал, не чувствуя вкуса. В мозгу что-то зашевелилось. Вадим для смелости положил в рот еще один профитроль и вернулся в комнату Бэллы Святославовны.

Он мягко приблизился к кровати и вгляделся — огоньки на пластмассовой коробочке не горели. Значит, старуха роутер кнопкой выключила. Значит, надо подойти к спящей хозяйке вплотную, дотянуться до подоконника и включить. Бэлла Святославовна лежала на спине, приоткрыв рот, а в сон ей из телевизора лился репортаж о детях, заблудившихся в лесу.

Вадим заскользил носками по лакированному бугристому полу. Вот уже на лицо хозяйки упало не электрическое сияние, а тень Вадима. Он встал между ней и телевизором, волоски на предплечье потянулись, потрескивая, к экрану. Вадим занес руку над головой старухи, добрался пальцами до подоконника и нажал на кнопку. Роутер приветливо замигал. Вадим развернулся было, чтобы уйти, но тут его потянули за руку вниз. Хозяйка, не открывая глаз, не закрывая рта, держала его крепко за запястье и тянула к себе. Вадим замер. Дернешься — проснется уже наверняка, если вообще еще спит. У Вадима подогнулись колени, и он поддался усилиям старухи, опустился на кровать. Тогда она его взяла за вторую руку и уложила рядом с собой. От хозяйки пахло лекарствами и немного корицей.

Вадим лежал на спине на самом краю матраса, а хозяйка — слева от него на боку, положив руку ему на грудь. Сколько времени прошло, прежде чем Вадим начал забываться, он не успел понять. Телефон и планшет остались в комнате. Жена, наверное, звонила. Может, даже волновалась. А скорее всего, злилась и обзывала его не очень изобретательно. Ему бы рискнуть пошевелиться, аккуратно выскользнуть из-под старушечьей руки, но в желудке разлилась приятная тяжесть от разбухшего теста профитролей, на языке проступил кисловатый уже привкус масляного крема, в голове все поплыло, и Вадим заснул.

Проснулся от будильника: телефон лежал рядом на полу и переливчато звенел. Хозяйки в спальне не было, но на кухне шипело, лилось и шкворчало. Пока она там возилась, Вадим быстро умылся, оделся и убежал на работу.

Целый день звонил жене, но она не отвечала, а потом написала, что безбожно занята, и дергать ее, пожалуйста, не надо, она сама позвонит, когда будет время, если, конечно, он соизволит взять трубку, у него, похоже, появились занятия поинтереснее, чем общаться с женой, она так и знала, что он укатит черт-те куда, а ее тут бросит, и вообще она уже ничего от него не хочет, пристраивай сам свой сноуборд.

Спустя три дня они все же созвонились, но было уже не то. Жена не поверила, что Вадим объелся и уснул, хотя отметила его щеки и спросила: это футболка села после стирки или это он так раздался в животе? Вадим смущенно посмотрел на тарелку с вафельными трубочками и обещал себе больше в тот день не есть сладкого, но обратно на кухню тарелку не унес: хозяйка расстроится. Видно, что ей больно, когда он не ест.

Щеки не щеки, а все-таки приятно становилось всему существу Вадима, когда прямо с порога его обступал запах хорошо пропекшегося теста, когда вся квартира дышала ароматным жаром, липким, душным, но родным до невозможности. И Вадим вбирал в себя этот блаженный сахарно-ванильный дух, и бездумно ел все замысловато скрученные плюшки; набивал рот упругими оладьями; слюнявил палец и подбирал последние песчинки посыпки, которая до этого густо покрывала уже проглоченные шоколадные кексы; вылизывал сгущенку из хрупких корзиночек, чье тесто во рту собиралось в липкую массу и приставало к небу; сминал зубами эклеры, лопавшиеся от крема; и это уже не говоря о бесконечных пряниках, рогаликах и печенье, которые Бэлла Святославовна пекла каждый день и между делом — чтобы желудок не скучал.

Чем дальше, тем больше Вадим оплывал и забывался. Даже начал отключать камеру, когда с женой разговаривал. А она и не спрашивала зачем. И созванивались они теперь не каждый день, хорошо если раз в неделю, на выходных. В последнем разговоре она похвасталась, что купила шубу в кредит, потому что морозы пришли, а он пуховик ее увез зачем-то. А переезд лучше отложить до лета. Вадим угукал и кивал — сам не зная кому. Жена-то его не видит. Где-то краешком сознания и застарелой любви он догадывался, что она не приедет ни летом, ни зимой, но неповоротливый, патокой склеенный ум не желал развивать эту мысль.

 

***

Однажды в густых предрассветных сумерках в квартире появился третий. Бэлла Святославовна говорила, что он «горький человек», и никогда не называла его по имени — только «этот», «родственник» и «чтоб ему медом глаза залепило». Он появился минут за десять до того, как зазвенел будильник. Сперва в комнату Вадима просочился сложный запах: поезда, табака и чего-то кисло-затхлого. Потом зашел он сам, не стесняясь шуршать и кхыкать, бросил сумку и пакет куда-то вперед, встал над спящим Вадимом и стоял, пока тот не открыл глаза.

— Здрасте-здрасте. Как койку делить будем, квартирант?

Сонный Вадим не успел даже толком испугаться, только поморщился. Но в ответ все же поздоровался. Бэлла Святославовна сидела в кухне на табурете и ворочала ложкой в сахарнице: наберет сахара с горкой и обратно ссыпает, потом ложку погрузит, провернет несколько раз и снова вытаскивает полную. Белые крупицы шебуршили умиротворяюще. По телевизору без звука плясали люди в форме. Хозяйка, только увидела Вадима на пороге, тяжело вздохнула, пробормотала не то молитву, не то ругательство и, тыкнув рукой в сторону коридора, сказала: «Внук». Она про него и думать забыла, а он вернулся спустя почти восемь лет. А еще прописан у нее, поэтому имеет право. И комната, которую она Вадиму сдала, на самом деле его, внукова. Вадим спросил, может ли как-то помочь. Бэлла Святославовна махнула рукой.

Вечером она пыталась всучить ему конверт с деньгами, которые он за этот месяц ей отдал, и сказала, что он может съехать в любой момент, и пусть не держит зла на нее, так вот нехорошо получилось: самой обидно. Кстати, сахара в доме больше нет. «Этот» нашел мешок и высыпал все на пол, ходил по белому тапками, разравнивал, хрустел. Потом полез в шкаф за мукой, но бабушка ее отобрала. Все, что не портится, унесла из кухни и спрятала под кровать. А родственник, топчась по сахару, орал, что сладкое растворяет личность, и с этим надо бороться. Только к вечеру успокоился и попросил попить.

Вадим съезжать не торопился: еще не стерлись из памяти беготня по съемным комнатам и квартирам, очереди на просмотры, бессмысленные звонки собственникам, у которых ты уже седьмой желающий на это утро («Но голос у вас, молодой человек, нехороший, поэтому шансов мало»); еще помнились изнуренные своей прыткостью агенты недвижимости, хозяева-эстеты («Ой, мужчина, идите обратно. Я не вижу вас в нашей квартире»), зоолюбители («Вы же будете гулять с нашей собачкой? Все равно вам на работу выходить»), зооненавистники («К нам с собаками нельзя. — Так я без. — А почему псиной пахнет?») и влюбленные в свое одиночество люди («Я у себя дома хожу совершенно голый. Вам тоже разрешаю, но только по пятницам»).

Это было во-первых. А во-вторых, боязно стало за старушку. Внук всегда возникал из утренних сумерек, скребся в ее дверь и подвывал:

— Бааааа… бууууу… ба-бу-ба-бу-бу-бу-бу-бу-бу… Бабушкааааа!

Клянчил денег. А еще два раза терял ключи. Тогда бросался на входную дверь всем скудным телом и ревел, пока ему не откроют. С Вадима старушка плату больше не брала: все равно родственник отнимет, а так целее будут, потом рассчитаемся.

Вадиму пришлось перебраться на раскладушку и уступить кровать внуку Бэллы Святославовны, хотя можно было этого не делать, потому что тот кроватью не пользовался. Ему больше полюбились стены. Вадим, вернувшись вечером домой, один раз видел, как внук пытался то ли слиться с обоями, то ли пройти сквозь бетон. Он прижимался грудью, ладонями и ухом к стене и принимался медленно вдоль нее скользить. Иногда переставлял руки повыше, как будто искал уступ, за который можно подтянуться, и время от времени менял ухо. Говорил мало, но среди его бормотаний иногда можно было различить слово «коржик». Вадим в такие вечера брал ноутбук и уходил куда-то, где был вайфай. В квартире интернет давно пропал: хозяйка перестала за него платить. И печь перестала. Но не от безденежья, а от тоски.

Внук, когда не ползал по стенам, подозревал Вадима в корыстных намерениях. Сядет перед его раскладушкой на корточки и начнет выпытывать: а почему не съезжаем? А что нам тут, медом намазано? А может, ждем, когда бабуля нам долю отпишет? Нет? Или уже отписала? Имей в виду: наследник у нее один. Помрет старуха — что-то надо будет делать. Да ты сиди-сиди пока, успеем порешать по совести, по-братски.

Потом внук повадился к Бэлле Святославовне ходить с какой-то доверенностью: подпиши да подпиши, да на всякий случай, да чтоб никто не подкопался. Хозяйка сперва отшучивалась, потом отнекивалась, пыталась делать вид, что ничего не понимает, старалась задобрить внучка: у него ведь скоро день рождения, она ему торт испечет, его любимый, шоколадный. Он ведь в детстве так любил сладкое, был такой пухленький, такой хорошенький. А сейчас совсем ничего не ест. Кожа да кости. Только пьет постоянно. Внук, обнажив редкие гнилые зубы, сказал, что сахар — яд, он теперь перешел на соль. Она тоже яд, но другого толка. И сунул ей под нос документ. Бабушка швырнула бумагу внуку в лицо, пожелала ему, чтоб его черти запекли и съели, а он ударил ее по уху и сказал, что сожжет их всех к хренам, вместе с квартирантом.

В один из таких отравленных дней Вадим пришел с работы, а дома надышано густо, жарко, сладко. Вадим, пока разувался, заглянул краем глаза на кухню. В духовке румянился корж. В углу пел телевизор. Бэлла Святославовна колдовала над глубокой миской: этого бросит — разомнет, того добавит — взобьет вилкой, что-то вольет — перемешает; из одной коробочки щепотку, из другого пакетика горсточку — так и танцевала одними руками возле стола. Вадим подошел поздороваться как раз в тот момент, когда она пересыпала в ступку крупные белые кристаллы, чтобы растолочь. Бэлла Святославовна, заметив квартиранта, сначала вздрогнула и застыла с пестиком в руке. Но потом тепло улыбнулась и приложила палец к губам.

— Внучку торт пеку. День рождения у него.

Вадим понимающе кивнул и пошел к себе.

Внук вернулся, как обычно, к рассвету, и отправился прямо на кухню. Вадим сквозь сон слышал шарканье тапок, шуршание одежды, звяканье вилок-ложек и воркование Бэллы Святославовны. Когда утром Вадим собирался на работу, его сосед спал, отвернувшись к стенке. Видно, укормила его бабуля до беспамятства. Такая вот она, бабулина любовь.

На кухне стоял глянцевый, пышный, почти целый шоколадный торт — отсутствовал только большой, ровно вырезанный треугольный сегмент. Вместо него была пустота и несколько крошек. Всю ночь, похоже, простоял без холода. Рядом валялся мятый листок. Вадим взял его в руку. «Договор дарения квартиры». И шоколадные отпечатки по всему документу. Подписи не было. Вадим взял блюдо с тортом и понес к холодильнику, а по пути сгреб в горсть мягких крошек и потянул было их в рот, но не донес: за спиной зашипели, ударили по руке. Крошки попадали на пол. Хозяйка отняла у Вадима блюдо и прошептала:

— Не ешь! Это ему, — и показала на комнату внука.

 

***

Вадим вернулся, когда родственника хозяйки уже увезли. О том, что в доме случилась беда, можно было понять по соседкам: в тот вечер их было у подъезда непривычно много, половина из них — в халатах и накинутых сверху на плечи мужских куртках. Соседки его и просветили. Врачи сказали: кома, и вряд ли получится повернуть ее вспять. Кровиночка ваша соль перепутала с вечностью. Говорят, наркоман всегда чувствует, что эта будет последней. Все-то они знают, только осознать не могут, потому что мозг присыпан порошком. Бедная бабушка. Ей посоветовали собрать и выкинуть все пакетики и бумажки, чтоб ментам было сложнее. А они приедут обязательно, не сегодня так завтра, им уже сообщили. А пока накапали бабуле «Корвалола» из ее же холодильника и пожелали хоть какого-то сна.

Следов шоколадного торта на кухне не осталось. Везде было тихо и сумрачно, и чувствовалось, что недавно побывали чужие люди. В свою, а на самом деле внукову, комнату Вадим зайти не решился. Пошел сразу к хозяйке.

Бэлла Святославовна лежала на спине в полумраке. Телевизор не работал. Вадим подумал, она спит, но только переступил порог, как старуха приподняла руку и похлопала рядом с собой по матрасу. Вадим все понял, послушно разулся и лег рядом, на бок, спиной к хозяйке. Какое-то время полежали так. Потом он по колебаниям матраса догадался, что она тоже на бок переворачивается, и ощутил, как воздух из ее ноздрей гладит ему загривок. Он лежал смирно, поджав под себя ноги, а она все ему шептала. Вкрадчиво так, с любовью, про то, что теперь все будет так прекрасно, так лакомо и сладко, что и передать нельзя, он и не знает еще, что так вообще бывает. Внучек в детстве такой был лапочка, золотой ребенок, сахарный мальчик, так кушал хорошо. А потом подружился с плохими людьми, бабушку слушать перестал, бабушку стал обижать. И бабушка плакала, ой как горько плакала. Но Вадим ведь не такой, правда? Он добрый, он хороший. Она ему пирожков напечет целую гору, и он их будет есть, есть, есть. А если станет вредничать, да нос воротить, да на бабушку наговаривать, так она расскажет добрым милиционерам, что это он ее горемычного внука на ту дрянь подсадил (столько времени в одной комнате прокоптились, у кого еще он мог набраться?) и что у него этой пакости навалом, им останется только поискать. И жене она его наябедничает, как муж-то без нее распустился совсем. А пусть она, кстати, тоже приезжает. Он ведь комнату для себя и жены искал. Обязательно должна быть жена. А то что это за семья получается? Непременно пусть приезжает.

Главное — чтобы у нее аппетит был хороший.

Обложка: нейросеть, Арина Ерешко