Александр Шимановский. На отзвук цвета

Александр Шимановский родился и живет в Москве. Публиковался на портале «Полутона».

 

 

НА ОТЗВУК ЦВЕТА

 

***

 

В одежды эти поздно растут;

и так идут — никто не спросит.

Увидят — и хватит.

 

И в них он есть — как и я,

и как ты — да всё про меня,

всё дальше, всё меньше,

кажется, здесь.

 

[носящий блаженно возрастает]

 

 

Хюбрис и четыре греческие любви

ὕβρις

Как оставленный воздух в полете крыла,

притихший ветер
вернулся с охотой
к дому богов.

Но, силясь, я оставляю его учение.

1 στοργή

Когда подвешенное сердце,
медля свой ход, чтоб сложилось жилище,
шею склонив до зерен ночи, —
вес окончательный принимало
с одной лишь опорой

на воздух

положен твой первый камень.

2 φιλία

Это свет, переменяющий место,
а не мы с тобой, дыхания ведущие двери, где не найдется другому
конца и видного края.

3 ἀγάπη

Слышишь — никогда,
и как шаг мой недолгий,
тебя одну минует чуть слышно.

Может, сейчас, когда нет даже отсутствия,
нет и нахождения?

Мимо одного мы идем
зарытого царства
в лед, где себя оно преумножает.

Ἔρως

Другая древняя любовь.
Впрочем, мимолетные вещи,
как и все начала, в иные дни
нам служат вечной славой.

 

 

Две метафоры

 

1

 

Боже,

вся эта земля

размером с пчелиное трение,

кольца волокон,

упорство и просьбу;

сотвори нам величие,

сотвори нам такую землю,

будто хлеб на ней преломили —

будто нас разбросали,

и как ветер несет эти крохи.

Обильна земля,

и мы больше на ней голодаем.

 

2

 

Никто не занял наши места.

Мимолетные входы,

свет многолюдный,

как никогда-нежилой,

дом отворенный

сердца нас превозносит.

 

Но, дрогнув, решили, что камень исправен,

как исправны воздух, растение, люди

и звери, но уже не для нас.

Это не наше.

 

А свет о простом, о, без слов

возвращаемый, знакомом,

многолюдным, как никогда-нежилым

лицом.

 

 

Fratres

 

Древнее веретено

опустевшего дома,

где, кажется, земля

убывает, чего выше настала,

где мы едва глубина или плоскость,

где все равно: кирпич, вода…

 

Ты, голос сходства, снишься

брату и, видишь ли, время

спит во мне — куда глаза

и в стертых сандалиях;

ты делаешь зрячим

что живет в нетерпении,

 

и тебе отвечает

не то старик, не то ребенок:

— Я бы все проделал это снова!

только держится нить

и слабеет рука.

 

 

Архангельский

 

Как из провала:

и в той же занятости — рука

нам отпускала бороды,

нам метила звезды и роняла

безумные сосуды,

услышав прекрасный приказ, —

ибо откуда, скажи,

нам вложен вовнутрь,

роздан камень заемного лика?

 

Это с ним, перевесив, птица

выгибает лиру и вешает под балкой тишины

идущих на дно, почти утонувших

в звучании арфы и трубы.

Это с ними Бог, заключенный

в сукно, спешит.

 

Это тяжесть подлинной Девы,

вплетенная крепко,

оступается сферой,

как в неверную сталь входящая нить.

И шла сама: без дела, без дверей,

в простертом пурпуре шагов:

Annunziata.

 

Это Ангел, из-за плеча смотрящий,

на выпад глаз, на отзвук цвета,

пока, как колокол, перевернувшись,

не встали в ряд ее слова.

 

И лилии также стоят

с ранним грузом-взамен;

 

и как вещью льнущийся голос

 

Ангел уставший переступил —

свод нескончаемый —

путь на Восток.

 

 

Хор шиповника ночью

 

Ты, ночь ночей, — просвети эти руки,

довольствующиеся своим же оружием

и земными делами, будто в молитве.

Просвети эти руки, чтоб не приметил

никто, как сквозь них распустились

до бесцветья звезды.

И как звезда сама не увидит

на высоких кругах своих

того, что было сказано здесь.

 

После

тебя стелют, как простынь;

уступая тебе тлеющий камень привала,

о спутник, о жемчуг — вечный огонь —

просвети эти руки, перед тем как уйдешь, словно любого из нас.

 

Ты, ночь ночей, — на что перстень надела?

На что гости сходились, срываясь по следу?

На чем мир являлся к нам без отчета?

Ты на убыль звучания молча пройди.

Конский волос ты было — тронь нижнюю прядь, словно даль, восхваляемая ею.

 

Позволь, смотря на тебя, нам, взамен, удивляться нами. Земля — мы земля!

А затем обрати глаза другому.

Смотри, будто мертвые или слепые,

бегло шарят прутья рукой,

как любого из нас;

и другого занятия

им не случалось познать.

 

 

***

 

То, что сделано

на том, что играет, —

флейты, вы мне подсказали,

на шатких ступенях своих,

что голос сумеет вместить

из раннего детства,

из сходства иного,

а затем себя передарить.

 

Как стекло себя выдувает,

так, ничего не касаясь, свет

сбегается в красную реку,

в невыносимый огонь,

и сказать он боится

и другим отдавать,

только шарит глазами —

ничего не сгорает;

 

как рука из руки,

прочь, как воздух, —

вынимает голос из вещи

стеклянной

и положит меж прочих:

будет ждать от себя

все того, что не скажешь

и другим не отдашь.

 

 

***

 

Спрячь игрушки и вставай
А. Фет

 

Маленькой Алене

 

Сердце твое легкое тело,

будто голос поднятый

с постели,

всех скрипок воздух

сплелся в один:

и принимается слушать

 

и как к миру выходит,

нерасчесанный,

он делает себе одежду,

а в ноги — масла

пролитый сосуд

кругом шаги сдвигает;

 

и бесконечно близкий

голос будет дальше:

 

живому — ткань живая стелет

землю на обратный путь.

 

 

*

Noli me tangere

 

— Душа, ты видишь,

я ничего не вижу.

 

И все это бывает,

как трава сгорает,

нет, как братья поют

и как свет потухает, —

клянусь, не знаю,

но все, что вижу, — было,

и все бывает, словно дышит,

— ничего не помня о том.

 

 

Эпизод с похищением

 

«Повторение

я в ответ себе повторяю» —

и как руку уставшую ставлю

на свет трех углублений,

здесь перед зеркалом

проси все, что желаешь,

ничего не останется.

 

И вот на время

есть лучшее время,

есть заказанный образ,

обгоняющий всех;

там крыло у меня,

ты знаешь,

Европа.

 

Как вода,

похожая на мать слепую:

сама себе передняя смерть,

сама из тысячи век просила,

уходя, обернувшись:

 

[ослабевшее море снимает следы]

 

 

Иоанн держит голову

 

Или ты идешь, обгоняя себя

в том же месте, где продолжение

стоит на кругах,

как с головой всё убывает

и не касается вода…

И медленно ступая по коридору,

голову в руки обняв, — он повторяет свет

ему не повстречавшихся глаз.

 

— Ты видишь на блюде

не последний и не первый,

мне показанный свет!

Или, что еще до меня стоявший тенью,

наступает сам себе на следы.

И прежде утешь нас, о прежде, приди,

чем приблизится эта скорбь,

выношенная на смертных плечах.

 

Что остается, о Господи Боже?

— Продолжать.

 

 

Обложка: Арина Ерешко