Вячеслав Курицын. Пищевая пирамида

Портрет молодой женщины или ребенка стоит дороже, чем портрет пожилой женщины или несимпатичного мужчины. «Оранжевая Мэрилин» Уорхола приносит на аукционах сумму в двадцать раз большую, чем его такой же по размеру «Ричард Никсон». Яркие цвета продаются лучше, чем блеклые. Горизонтальные картины — лучше, чем вертикальные. Обнаженная женщина Буше в десять раз дороже, чем обнаженный мужчина его же работы. Натюрморт с цветами дороже, чем натюрморт с фруктами, а роза — дороже, чем хризантема. Спокойная вода на картине увеличивает ее стоимость («Водяные лилии» Моне); бурная вода — уменьшает (морские пейзажи). Кораблекрушение стоит еще дешевле. Чистокровные собаки дороже дворняжек, скаковые лошади дороже упряжных. Если на картине присутствует дичь, то чем дороже обходится охота на нее, тем больше стоимость картины; к примеру, рябчик втрое дороже утки. Правило, сформулированное нью-йоркским дилером Дэвидом Нэшем: картины с коровами никогда не продаются по хорошей цене. Никогда.
Из книги «Чучело акулы»

Этот рынок — дикая смесь надувательства, суеты и спекуляций, одновременно невольничий рынок, биржа, танцплощадка, театр и бордель, где замкнутая каста проводит тщательно разработанные ритуалы, откровенно манипулируя при этом законами общества потребления и высшего общества.
Джерри Зальц, художественный критик, цитата из книги Дональда Томпсона

Вячеслав Курицын
ПИЩЕВАЯ ПИРАМИДА
О книге Дональда Томпсона «Чучело акулы ценой в 12 миллионов долларов»

КРАСНЫЕ НОСЫ

Над столом Э. Джилла, британского журналиста, долго висел портрет сатрапа И. В. Сталина, выполненный неизвестным художником. В начале 2007 года Джиллу пришло наконец в голову избавиться от усатого негодяя. Он обратился в офис аукционного дома «Кристи» с предложением выставить Сталина на торги, но там ответили, что сатрапами не торгуют.

— А если бы автором портрета были Херст или Уорхол? — спросил обиженный журналист.

— Тогда мы с удовольствием бы взяли его, — хмыкнули представители «Кристи».

С Херстом журналист был знаком. Позвонил ему и попросил пририсовать к портрету красный нос.

Сначала хотел попросить синий, но вспомнил, что в России орудует группа «Синие носы», только что прославившаяся работой «Целующиеся милиционеры», и заменил нос на красный. Последнее предложение, впрочем, фальсификат, моя фантазия: в книге Дональда Томпсона о синих носах речи нет, из русских художников в ней упомянут лишь Александр Бренер, нарисовавший спреем знак доллара на картине Малевича в Стеделик-музее (Амстердам) и отсидевший за это девять месяцев в голландской тюрьме.

Но красный нос Дэмиан Херст впрямь пририсовал, и даже расписался. Начальная цена портрета на «Кристи» была 8 тысяч фунтов стерлингов, ушел он с торгов за 140 тысяч фунтов. До того же, как Херст испортил портрет, картина стоила 200 фунтов: почти в тысячу раз меньше. Не в десять, не в сто, в тысячу раз. Представьте какой либо принадлежащий вам предмет... скажем, интимную часть тела, которая вдруг стала в тысячу раз длиннее.

ЧЕРНЫЕ ДОЩЕЧКИ

Именно Херст автор той самой акулы, что вынесена в название книжки. «Автор акулы» — уже звучит. Поймали рыбу в Австралии в 1991, посажена она художником в ящик с формальдегидом, обошлась коллекционеру Чарльзу Саачи в 50 000 фунтов стерлингов, а за 12 миллионов была продана в 2005 году. Вскоре выяснилось, что закатана рыба в свое укромище с нарушением технологии. Начала потихоньку гнить... пришлось заменить на похожий («столь же злобный», подчеркивает Томпсон) экземпляр. Искусствоведы долго спорили, стало ли произведение после этого другим. Современное искусство часто делается и просто из мусора, так что если при подготовке экспозиции теряется часть инсталляции, никто, бывает, и не заметит.

Конечно, на арт-рынке — см. цитату про «Водяные линии» Моне — продаются и работы художников, умеющих рисовать или лепить. Но Дональд Томпсон уделяет больше внимания объектам абсурдным, справедливо полагая, что на их примере феномен можно представить, что называется, «более выпукло».

Вот скульптура Феликса Гонсалеса-Торреса «Красавцы мужчины»: 335 фунтов голубых и белых леденцов в бумажках, леденцы навалены в углу галереи, желающие могут их есть, в каталоге написано, что «размеры работы могут меняться», вещь продана на «Сотби» за 456 тысяч долларов.

Кожаная куртка, прикованная Джимми Ходжесом к галерейной стене серебряными цепочками («Никто никогда не уходит» — философское название!) ушла за 690 тысяч. А вот Джек Пирсон свое «Почти» продал всего за 180 тысяч, но там не потребовалось серебряных цепочек. Слово «Почти» было составлено из пластиковых и металлических букв, продающихся в канцелярских магазинах.

Иногда современный художник делает что-то руками, это не запрещено. Японец Она Кавара каждое воскресенье изображает на небольшом черном холсте белые цифры — дату этого самого воскресенья. «Если он находится в это время в США, дата состоит из сокращенного названия месяца по-английски, числа и года. Если Кавара творит в Европе, число стоит перед названием месяца». Отличная медитация, какое-то послушание прямо, особо уместное, если имеешь возможность продать такую табличку за 310 тысяч фунтов. Если в Музее современного искусства не видишь дощечки Кавары — а он их намастрячил уже пару тысяч — становится как-то не по себе.

Автор этой статьи подобных музеев и всяких биеннале-триеннале посетил в свое время сотни, в десятках городов на трех континентах. Поначалу было занятно (о! мужик пришпандорил чучелу страуса голову чучела лисицы!), потом интерес угас, но я придумал себе развлечение: коллекционировать фрагменты инсталляций. Не обязательно выковыривать горошину из складок железной книги Ансельма Кифера: сплошь и рядом кусочки объектов отваливаются сами, а порой зрителю даже разрешено вмешиваться в произведение, как в случае с леденцами. Обертка от леденца из инсталляции, подобной описанной выше, у меня, кстати, есть: не самого Гонсалеса-Торреса, правда, а кого-то из его последователей. Представлены в моей коллекции и какие-то из объектов, описанных Томпсоном: скажем, листок бегонии из громадной лиственной собаки Джеффа Кунса, которая стояла у музея Гуггенхайма в Бильбао (из книжки я узнал, что она больше там не стоит: увезли в Америку подальше от бакских сепаратистов).

Есть, впрочем, произведения, от которых ничего не отпилит даже самый вооруженный злоумышленник. Так, в 2001 году крутую премию Тернера получил Мартин Крид за произведение под названием «Работа № 227: свет включается и выключается», которая «представляла собой ровно то, что значится в названии: в пустой галерее включался и выключался свет».

Я понимаю людей, у которых подобное искусство вызывает в лучшем (мирном!) случае желание повращать у виска пальцем. Но деятелям контемпорери-арта на таких людей плевать с высокой колокольни. Ведь речь идет о рынке в 18 миллиардов долларов в год: примерно равном обороту Nike или Apple, или ВВП, допустим, Исландии.

В книжке рассказывается, как арт-дилеры втюхивают богатым пациентам чучела акул за такие деньги.

ЖЕЛТОЕ ЯБЛОКО

Тобиас Мейер — ацкионист нью-йоркского «Сотби». Именно его умелый молоточек фиксирует семизначные цены за мешочек с какашками или коробочку с пупырышками. Так вот, Тобиас перед каждым аукционом обязательно ложится вздремнуть на 45 минут, пьет чай и съедает желтое яблоко. Желтое! А Кристофер Бердж из «Кристи» перед священнодействием несколько раз обходит вокруг здания аукциона и выпивает «рюмку виски». Не водки, не граппы, упаси Боже. Не стакан!

Это основные магические инструменты рынка современного искусства, но есть и другие. Томпсон подробно описывает техники разводки богатых лохов, однако в основе — извечное желание быть самым крутым. «Лохи» тут упомянуты завистливым автором статьи для красного словца: на самом деле, в верхних слоях рынка бытуют персонажи, для которых деньги значения не имеют. Денег у них запредельно много, а вот побороться за тот или иной модный объект: и адреналин, и подтверждение своей крутости, статуса, высокого вкуса. Лохом, наоборот, ты становишься, если у тебя нет ни одной заспиртованной акулы или овцы, на худой конец. Помню, Александр Шабуров из группы как раз «Синие носы» втридорога купил пластинку любимой певицы в помпезном магазине, а на вопрос, почему бы не купить в подземном переходе сильно дешевле, гордо отвечал, что пусть лохи покупают в переходах. Так и здесь: один и тот же объект стоит разных денег в галерее и на престижном аукционе, и лучше взять подороже. Ну, все помнят соответствующие анекдоты про новых русских. В этой книжке они тоже анонимнро мелькают: «Счастье — это когда два русских олигарха играют друг против друга».

Поскольку продается все же искусство, товар как бы изысканный, то и продавцы в своем искусстве предельно изощрены: целые главы посвящены феноменам ложных продаж, подставных покупателей, займов покупателям от торговцев и прочим уловкам; мечтающий стать арт-дилером проглотит эту книжку вместе с обложкой. Попробуйте, пока не начали читать, отгадать, какого участника аукциона зовут «мистером Канделябром». Подсказка: его аналог в русскоя языке не предмет мебели, а часть конструкции помещения.

Картине, чтобы набрать вес, то есть цену, полезно побывать в известных коллекциях, еще лучше в музейных экспозициях; художнику стоит рисовать не много и не мало, а сколько нужно («когда Чарльз Саатчи покровительствовал Дженни Сэвиль в начале ее карьеры, он не разрешал ей выдавать на продажу больше шести картин в год»). Упомянутый Саачи по основной специальности, кстати, рекламный магнат — со всеми вытекающими пиар-возможностями.

Понятно, что искусства внутри всех этих залихватских оболочек почти не видно (часто его даже формально нет, как в случае с комнатой Крида). В центре внимания голый символ... тут интересно, что вообще понимается под сокровищем. Конечно, пушкинский скупой рыцарь трясся над своими златами как над чистой идеей богатства, но теоретически он мог их обменять на много устриц или автомобилей. Далеко не факт, что вложение в леденцы Гонсалеса, будь он хоть трижды Торресом, надежно. Думаю, вкладываться в очевидную пустоту возможно лишь в ситуации, когда есть серьезные подозрения, что будущего — просто не будет. Это эсхатологический жест: покупка за многия миллионы ксерокса с этикетки банки с супом из фальшивых томатов.

БЕЛЫЙ КВАДРАТ

Томпсон подробно описывает галерейные, дилерские и аукционные шестеренки, но не задается вопросом, как и когда вообще возникла прелестная мысль выдавать конфеты за скульптуры. За точку отсчета удобно принимать «Фонтан» Дюшана: выставленный в музее в символическом 1917 году обычный писсуар. Идея двоилась: доказывалось, что объектом искусства может быть что угодно (писсуар — радикальное снижение планки) и что искусством вещь становится, когда называется таковым. Автор говорит «искусство», значит — оно; все иные определения спекулятивны. Фигура художника и его жест в одних случаях важнее произведения, а в других — просто являются им (апофеоз осознания себя как произведения: современная художница, совершившаяся сто пятьдесят восемь пластических операций).

Вещь создается контекстом: на спичку можно намотать двести смыслов. Произведение может сохранить от себя только документацию (кажется, Крис Ольденбург вырывал и зарывал обратно яму в Центральном парке Нью-Йорка: процесс зафиксирован). Есть термин «нон-спектакулярное искусство»: прямо сказано, что можно не смотреть. Цена существует сама по себе, парит в небесах в отрыве от товара. Возможен чистый обмен знаками... сколько-то венецьянских биеннале назад не состоялся проект поставить на площади Сан-Марко копию каабы (священный магометанский объект из Мекки) в натуральную величину: знак был сочтен слишком агрессивным, продавливающим сетку мировоззренческих договоренностей. Серийность ухитрилась победить уникальность: тот же Херст помимо действительно прикольных акул и овец исполняет просто картины с идиотскими разноцветными кружочками и распродает их тысячами, ибо является брендом.

Все это довольно хорошо известно всякому, не правда ли? И вовсе не по выставкам контемпорери-арта. Эти эффекты хорошо знакомы из телевизора, из рекламы... более того, точно так же действовали в минувшем столетии, и еще действуют экономика и политика. Тезис то ли Дерриды, то ли Бодрияйра «знак предшествует референту» напоминает о фьючерсном контракте: это когда вы платите за тюльпаны, которые еще не посеяны. Расцвет пустотного искусства связан с расцветом гикающейся на наших глазах экономической модели. Пузыри будут лопаться не синхронно, наверное, но в прочной связке.

Современное искусство все парадоксы и синусоиды эпохи предвосхитило, смоделировало, отчасти породило и, не желая того, спародировало. Строго говоря, это абсолютный успех проекта... небывалый успех, какого не бывает. Победа искусства над жизнью, виртуальных идей над реальностью, отклеенных смыслов над здравыми. Ровно за что боролись. Абсолют вроде как предполагает самоотрицание: вот оно и на пороге, ау. Черпак царапает по дну.

Бренер, намалевавший на «белом квадрате» Малевича знак доллара, сделал с современным искусством то, что само оно сделало с миром. Ведущий русский куратор, помнится, просил тогда еще не отреставрированного Малевича на выставку: дескать, Бренер ведь создал новый небывалый объект. Это совершенно справедливое рассуждение, но куратора послали на три буквы. То ли куратору не хватило аппаратного веса, а Бренеру брендовости (обмажь Херст Уорхола спермой, прошло б на ура), то ли механизм кашляет. Уже почти поломался.

Д. Томпсон пророчит: «Восемь из десяти работ, приобретенных на первичном рынке, и половина аукционных приобретений никогда уже не будет продана по той же цене». Причем книга хоть и совсем свежая, но написана ДО осени прошлого года. «Никогда» можно умножать на три.

МОНОХРОМНЫЕ ЛЮДИ

Как потребитель контемпорери-арта, я не считаю, что дело его совсем плохо. Ну выселят бессмысленные инсталляции из музеев в парки или на вокзалы, так они там только приобретут смысл. Примерно схожих по качеству штук хватает на европейских улицах, и замечательно. Вот ловкая формулировка Д. Бавильского: «Эти не слишком трудозатратные и посредственные с художественной точки зрения объекты, становясь центром приватных городских пространств, действительно украшают города. Точнее, делают их более уютными и человеческими». Конечно, инсталляции из вареной картошки и винегрета на улице не выживут, но они и в музее скоро сгниют, надоест персоналу подновлять ингридиенты.

Немногие шедевры контемпорери-арта лукаво многофункциональны: та же акула может скалиться не только в Эрмитаже, но и в научно-техническом музее, и в зоологическом музее. «Чучело Анны Курниковой» нашего Олега Кулика сохранится, если что, в Музее истории спорта.

Коллекционеров мне не жалко... сидеть в том же пентхаусе и спускать на того же самого Джаспера Джонса ту же самую сперму можно до конца времен.

Арт-элита, кормящаяся перепродажами и сочинением к монохромным беспонтовым картонкам Ива Кляйна аннотаций типа «позволяют зрителям погрузиться в бесконечность в мерцающее духовное царство картины не имеющие рамок безграничные окна в бескрайнее и вечное духовное царство», на то и элита, чтобы не пропасть. Элита умная: нарастающий ныне интерес к подлинности (возвращается потихоньку трудозатратное искусство, с «месседжем», с отпечатком пальца скульптора на бронзовой отливке) она спокойно введет тонким шприцом в свои биеннале... в конце концов, затраты на художника в конечной цене продукта минимальны, можно и ужаться на три процента, нанять художника, умеющего рисовать.

Вот с самими художниками есть некоторая проблема. Вскормлено уже, поди, три поколения артистов, повально и всерьез считающих, что инсталляция это современно, а за медиа-технологиями — будущее. Овладеть, если не владеешь, карандашом, кистью или долотом, неимоверно трудно. И едва ли не труднее избавиться от представления, согласно которому искусство — это корпоративное позиционирование, брендирование, вписывание в контекст, а не безумие, не труд с неизвестным результатом, не морок, не игра с жизнью, не надрыв. «Надо, чтобы искусство перло так, будто Бог тебя дрючит во все щели», — говорит герой одного современного романа; эта истина кажется старомодной, хотя на самом деле как раз она архисовременна. Екатерине Деготь принадлежит справедливое замечание о том, что исчезает главное — сам психотип художника, подвижника и безумца.

Дело, может, еще и запущеннее: даже настоящие буйные мыслят категориями брендирования жестов и контекстуального позиционирования. Пример напоследок — не из книги, но нам с вами близкий. В конце 1998 года в московском Манеже акционист Авдей Тер-Оганян рубил в качестве художественной акции православные иконы. Дело не слишком хорошее, но Авдей, искренне следуя модным теориям, не собирался оскорблять верующих, а лишь деконструировал чистые знаки, отлетевшие по его мнению от своих означаемых. Совершенно же искренне против Авдея возбудили уголовное дело, и художник сбежал из России. В этом зазоре между вдохновенным безумным поступком и легкой, но горькой (изгнание!) расплатой и возникло искусство: не будь наказания, Авдей остался бы просто глуповатым хулиганом.

Я встретил этим летом Авдея в местах изгнания и, конечно, поинтересовался, «в деле» ли этот хороший художник (вообще Авдей живописец) и очень светлый, несмотря на акцию с иконами, человек. «Вот, говорит, позвали в Оломоуц выставку сделать. Сначала думал нарисовать новое, потом лень стало, хотел старое повезти, заболел, просто поехал да насрал в галерее». Маленькая справка: художественное испражнение жанр популяриный, что-то вроде этюда с головы Давида, только работает в этом жанре, что естественно, чаще молодежь. На вопрос, не стыдно ли Авдею (1961) в его возрасте гадить по галереям, он энергично возразил, что гадил на просто так, а со смыслами. Со смыслами! В Оломоуце! И поведал еще грустный эпизод, как пару лет назад в Берлине объявил выступление в том же жанре, но не справился с перформенсом: организм не сработал.

Наверное, чтобы на верхних этажах пищевой контемопрери-пирамиды продавались за миллионы леденцы, на нижних должны страдать бескорыстные рыцари искусства — в том числе, и запорами.

Дата публикации:
Категория: Искусство
Теги: Радикальное искусство
Подборки:
0
0
5186
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь