Цена бессмертия

Цена бессмертия

Однако очень уж мне не нравится такое торжество, ибо человек не должен смеяться, когда весь мир плачет.

Микеланджело

Микеланджело Буонаротти никогда не смеялся. Жил в каком-то сумрачном исступлении. Лихорадочно спешил создать произведения искусства, которые превзошли бы красотой и величием все, что было создано до него. «Я тружусь через силу, больше, чем любой человек, когда-либо существовавший, — при плохом здоровье и с величайшим напряжением», — похвальба и плач из письма в письмо.

С людьми он обращался так, словно в целой вселенной он один был занят делом, а все остальные — жадная родня, скупые заказчики, бездарные подмастерья —

сговорились докучать ему и вредить. И работал с таким ожесточением, точно дал клятву заселить землю изваяниями и расписать небо.

Впервые это имя является нам в ореоле сомнительном и зловещем. У Пушкина Сальери говорит:

Гений и злодейство

Две вещи несовместные. Неправда:

А Бонаротти? или это сказка

Тупой, бессмысленной толпы — и не был

Убийцею создатель Ватикана?

Это последний, запоздалый и заветный аргумент падшего композитора. Для него Микеланджело — хрестоматийный пример преступного гения. В примечаниях сказано: «Бонаротти — Микель Анджело. Распространено было предание, что он умертвил натурщика, чтобы естественнее изобразить умирающего Христа».

Итак, предание. Распространенное настолько, что современники Пушкина в пояснениях не нуждались. Выходит, что в глазах благодарного потомства Микеланджело был убийца, да притом нечестивый злодей, кощун.

Кто бы ни сочинил эту историю с несчастным натурщиком, не зря она стала народным поверьем. Так же и о Данте говорили, будто он побывал в аду. Безотчетный страх перед могуществом гения переходит в догадку, что досталось оно гибельной ценой.

А страх возникал и догадка укреплялась оттого, что создания Микеланджело действуют на людей странно. Внушают беспокойство и печаль, а в слабых душах вызывают враждебность. Излучают вызов. До сих пор.

Уже в наше время в соборе Св. Петра один безумец бросился к Мадонне («Пьета») и стал бить по ее мраморному лицу молотком.

Пьета — значит оплакивание. Молодая женщина держит на коленях распростертый труп молодого мужчины. Словно живого спящего младенца — легко. Мы можем и не знать, кто Она и что это Ее Сын, —

и что, стало быть, земное, человеческое время отринуто в этой скульптуре. Но ведь отменено и земное тяготение. Перед нами чудо, принявшее твердость камня.

Реальность расшатывается, зритель негодует. Сообщает приятелю в письме: «Говорят, что эта скульптура восходит к изобретателю всяческих свинств, больше заботившемуся об искусстве, чем о набожности, к Микеланджело Буонаротти...»

Шестнадцатый век прямо перенаселен изобретателями всяческих свинств. Магеллан доказал, что Земля — круглая, Коперник — что она вертится, Лютер перевел Библию, Леонардо изобрел летательный аппарат, а кардинал Караффа — цензуру.

Но Микеланджело, конечно, зашел дальше всех. Он, видите ли, пытался установить — где в человеческом теле помещается душа. Ради чего анатомировал покойников. Как самодеятельный такой, нелегальный анатом, кладбищенский маньяк. Страшно рискуя. Его выдал первый же биограф: «Длительное обращение с трупами настолько испортило ему желудок, что ни еда, ни питье уже не шли ему впрок. Правда, он расстался с этими занятиями, приобретя столько познаний и настолько обогатившись, что не раз собирался написать на пользу тех, кто хочет посвятить себя скульптуре и живописи, сочинение, трактующее о всех видах человеческих движений, поворотов, а также о костях, вместе с хитроумной теорией, которую он извлек из своей долгой практики».

Так возникает недобрая слава, и становится всемирной сплетней, и тянется, громыхая, за гением сквозь века.

Поначалу все удавалось. Мрамор казался податливым, и судьба — тоже. Жизнь шла по сказочному сюжету: герою задают разные задачи — неразрешимые в принципе, но при этом каждая последующая безнадежней предыдущей, — а он всякий раз не только справляется, но достигает ошеломительного результата.

Дали негодный, заведомо испорченный блок мрамора — Микеланджело вырубил из него «Давида». Велели отлить из бронзы статую римского папы Юлия — огромную: «Это было величайшее предприятие; и попади оно в руки другому человеку, он бы в нем увяз... Ведь это противоречило мнению всей Болоньи, что я ее когда-нибудь закончу; ведь и после того, как она была отлита, и еще раньше не было никого, кто поверил бы, что я ее когда-нибудь отолью».

А еще предстояло — расписать свод Сикстинской капеллы...

Череда подвигов и триумфов. Самая неутолимая гордыня и самая ненасытная алчность удовлетворились бы тем, что выпало на долю Микеланджело. Его при жизни признали величайшим на свете скульптором, живописцем, поэтом и архитектором. Коронованные особы ходили к нему на поклон. Он заработал и скопил миллионное состояние — никогда ни один художник не был так богат.

Никто и никогда не чувствовал себя таким несчастным. По крайней мере, никто не жаловался на судьбу так громко. На такую судьбу!

«Живопись и скульптура, труд и верность меня погубили; и так продолжается все хуже и хуже. Было бы для меня лучше, если бы я с ранних лет научился делать серные спички — я не испытывал бы стольких страданий!»

Есть стихи, в которых он сравнивает себя с человеком, собиравшимся переплыть море, но утонувшим в собственных соплях.

По-видимому, не в том дело, что Микеланджело жил очень долго и приустал. (На его веку турки осаждали Вену, испанцы громили Рим, отгорела война Алой и Белой розы в Англии, Крестьянская война в Германии, — по всей Европе на площадях костры, на улицах резня, резня — «о, в этот век, преступный и постыдный, не жить, не чувствовать — удел завидный, отрадно спать, отрадней камнем быть».) А дело, по-видимому, в том, что некоторые проблемы не под силу никому. Кто бы ты ни был и сколько ни бейся.

Он пытался, так сказать, вручную взломать мироздание и силой заставить материю свидетельствовать о Боге.

Вывести в область видимости человеческую душу. Следов которой не отыскал внутри мертвых тел. Ее должна была изобразить поверхность тел искусственных.

Он называл себя мастером фигур и создал их множество. Практически каждая — образ отчаянного усилия, героического сопротивления законам тяжести и смерти. Смысл поз — драматическая работа мышц и связок. По которым передается готовность к движению, как бы угрожающая (итальянцы называют ее terribilita). Как у взведенной пружины. То есть все эти фигуры наделены напряженной физической волей. Подобной неистовому порыву. Почти преображающей вещество. Почти.

Их мастеру этого было мало. Микеланджело вообще желал только невозможного, любил только несуществующее, без колебаний жертвовал прекрасным ради возвышенного.

В мире ему было душно. От мраморной пыли першило в горле, краска ела глаза, и выводила из себя окружающая глупость.

Как он понимал свою участь и свое время — см. фреску на стене капеллы Паолина. Святого Петра распинают, крест заводят в яму перекладиной книзу. Вокруг толпятся наглые насильники, сострадательные трусы. Опрокинутый апостол, отвернувшись от них, смотрит нам прямо в глаза — снизу вверх — так напряженно и пристально, что невольно думаешь: был натурщик, был. И звали его — Микеланджело Буонаротти.

Тот, который никогда не смеялся. Тот, кто жестами, похожими на рыданья, рассказывал о человеке, что он смертен и что он летает во сне.