В замедленной съемке

«Губернатор» в постановке Андрея Могучего в БДТ им. Г.А. Товстоногова

Художник-постановщик: Александр Шишкин
В спектакле заняты: Дмитрий Воробьев, Ирина Патракова, Анатолий Петров, Георгий Штиль, Валерий Дегтярь, Геннадий Богачев, Сергей Лосев, Руслан Барабанов, Аграфена Петровская, Андрей Феськов/Алексей Мышинский, Александра Магелатова, Рустам Насыров и другие
Премьера: 23 декабря 2016 года

В 2017 году исполняется сто лет с тех пор, как октябрьская революция переменила ход российской истории. К этой дате свою новую постановку приурочил художественный руководитель БДТ им. Г.А. Товстоногова: в конце декабря на основной сцене театра состоялась премьера спектакля «Губернатор» по одноименному рассказу Леонида Андреева. В основе произведения, созданного писателем в 1905 году, когда по стране прокатилась первая революционная волна, невымышленный факт: расстрел толпы бастующих рабочих, пришедших предъявить свои требования губернатору. Однако, несмотря на остросоциальный характер события, послужившего завязкой, в центре рассказа Андреева и спектакля Могучего — экзистенциальная драма отдельно взятого человека.

Пока публика заполняет зал, перед глухой стеной, уходящей к колосникам, в ряд рассаживаются будущие герои. Их лица, покрытые серой краской (под цвет фона), симметричное расположение фигур (посередине яркое пятно — юная девушка с красным знаменем в руках) вызывают ассоциации с многолюдными революционными барельефами. Слой краски стирает с лиц индивидуальность, выдвигая на первый план социальное положение персонажей (рабочий, полицейские, светская дама и т.д.), о котором зритель может судить по костюмам, созданным художником Сергеем Илларионовым. Андрей Могучий собирает и перемешивает на сцене представителей всех классов — так, чтобы они составили однородную, безликую массу людей, руками которых творилась история. Однако с началом действия среди множества запыленных лиц вдруг выделяется, словно берется крупным планом, одно. Это — заглавный герой спектакля.

У андреевского губернатора нет фамилии. Есть только имя и отчество — Петр Ильич, да и те появляются на страницах рассказа вскользь. Этим писатель, а вслед за ним и постановщик подчеркивают: в глазах других людей этот персонаж — прежде всего чиновник, должностное лицо. Губернатор — функция. В своей первой сцене, маясь ожиданием в убого обставленной спальне, казенные стены которой покрашены в белый и грязно-зеленый цвета, герой Дмитрия Воробьева меряет пространство широкими генеральскими шагами: «Так ходят губернаторы». Но в интонации, с которой персонаж произносит эти слова, звучит грустная самоирония — сейчас ему неловко в маске, которую он обязан носить по долгу службы. Тут же он словно отступает в сторону от величавого чиновничьего образа, привычно примеренного на себя, лишний раз отрепетированного, — и вдруг оказывается задумчивым, глубоко обеспокоенным человеком, которому его государственная — обезличенная — функция стала невыносимо тяжела.

Но в чем же дело? Ведь, по мнению самого губернатора, в тот роковой день, взмахом белого платка отдав солдатам приказ стрелять по швыряющей камни толпе, он поступил так, как от него требовалось. Да, в результате сорок семь убитых. Да, среди них есть женщины и даже дети. Но ведь он выполнял свой долг: любой ценой навести порядок. В Петербурге его действия одобрили, стало быть, можно спать спокойно. Однако с первой же минуты на сцене, как и с первой строчки рассказа, губернатор пойман в ловушку собственных мыслей, заточен в свой персональный ад. Сколько бы дней ни прошло со времени события, в его голове, словно кадры замедленной киносъемки, неотвратимо, навязчиво прокручивается мгновение, в которое для него разом остановились все часовые механизмы на свете: взмах белого платка, выстрелы, кровь.

Кажется, именно из этого образа и возникла эстетика, в которой режиссер Андрей Могучий и художник Александр Шишкин решили спектакль. Проза Леонида Андреева чрезвычайно кинематографична. Писатель — словно кинооператор — выхватывает из пространства особенно значимые детали (листок бумаги с надписью «Убийца детей», побелевшее лицо губернатора), монтирует их друг с другом, повторяет по нескольку раз. Могучий проницательно уловил: в переводе на язык кино «взмах белого платка, выстрелы, кровь» — это флэшбек, клиповый образ. Быстрая смена кадров, сопровождающаяся грохотом палящих прямо в зрительный зал ружей.

На сцене БДТ установлены экраны — два высоких прямоугольника по бокам и загорающиеся панели в глубине. Обращение к выразительным средствам кино в «Губернаторе» имеет не только стилистическое, но и историческое обоснование: начало XX века — время, когда снимаются первые немые фильмы. Часто это хроника, запечатлевающая высокопоставленных лиц, военные или гражданские события. Каждый персонаж, выходящий на сцену, попадает под прицел незримой камеры, и это словно придает достоверности его существованию, выделяет из серой массы. Жена губернатора, архиерей, рабочий, гимназистка — замершие на экранах, эти герои перестают быть собирательными и превращаются в конкретных людей, а их изображения — в документальные свидетельства эпохи.

То, что губернатору не жить, известно с самого начала — как в рассказе, так и в спектакле. Взмахнув платком, он запустил смертоносный механизм замедленного действия — и почувствовал это всем своим существом. «Седой закон», подобный силе Рока, гласит: кровь за кровь, какими бы ни были обстоятельства и оправдания. Режиссер предопределяет судьбу героя еще в первой сцене: по лестницам, спущенным с небес, на землю сходят двое — в блистающих нагрудных доспехах с металлическими крыльями (Александр Кононец, Егор Медведев). Это ангелы мщения — эквивалент эриний, терзающих персонажей древнегреческих трагедий. Сняв обмундирование, они напоминают агентов тайной полиции: элегантные, в строгих черных костюмах и при котелках, входят они в ночные кошмары Петра Ильича — и убивают его выстрелами в голову. Прошитая пулями подушка, предмет, с которым герой Дмитрия Воробьева будет практически неразлучен на протяжении последующих полутора часов, становится символом неминуемой расплаты: от смерти некуда убежать, когда она сидит в твоей собственной черепной коробке.

Структуру спектакля организуют титры, загорающиеся над сценой: это названия каждого из одиннадцати эпизодов, на которые разделено повествование (прием, позаимствованный немым кино у художественной литературы). Текст от автора (отрывки из рассказа), находясь в ложе, зачитывает Василий Реутов. О чем бы ни шла речь, голос артиста звучит подчеркнуто бесстрастно — повествовательный тон хроникера лишен эмоциональной окраски. У спектакля очень насыщенный, построенный на контрастах звуковой фон. Порой пространство заполняет звенящий, нарастающий, мучительный для уха сигнал — именно так «звучит» нестерпимое мгновение, отныне длящееся для губернатора вечность. За тишиной следует страшный заводской грохот — в сознание главного героя врываются звуки из малознакомого и малопонятного измерения. Этот чужой мир возникает на сцене словно воплощение еще одного ночного кошмара Петра Ильича: сквозь клубы дыма с пламенной речью выступает вперед молодой рабочий (Руслан Барабанов), тут же — его жена, сошедшая с ума (Аграфена Петровская), рассказывает над трупом убитого ребенка сказку о великане. Сменяют друг друга названия эпизодов, на глазах у зрителей взмывают вверх, расходятся и сдвигаются стены помещений, но губернатор не замечает этих метаморфоз. Он словно продолжает мысленно преследовать вылетевшие из ружейных стволов пули — в покорном и достойном ожидании другой, той самой, которая остановит его собственную жизнь.

Спектакль Андрея Могучего — попытка пристально вглядеться в один из маленьких кусочков пазла, составивших масштабную картину исторического перелома. Вслед за Андреевым постановщик уходит от разговора о внешних потрясениях — к размышлениям о потрясениях, переживаемых глубоко внутри. И делает видимым огромный пласт, которым, согласно законам жанра, пренебрегают учебники истории: за каждым действующим на их страницах лицом, вне зависимости от его социально-политической функции (рабочий, крестьянин, губернатор), скрыто существо с человеческой душой. И порой, неожиданно даже для самого себя, оно оказывается — личностью.

 

Фотографии: Стас Левшин