Всеволод Петров. Турдейская Манон Леско. Коллекция рецензий

Повесть «Турдейская Манон Леско» искусствоведа и писателя Всеволода Петрова была написана в 1946 году и стала одним из первых произведений о Великой Отечественной войне. Содержание ее, однако, меньше всего похоже на традиционную военную прозу. Название текста отсылает к роману аббата Прево «История кавалера Де Гриё и Манон Леско» (1731) и необъятной культуре XVIII столетия. В Турдее, небольшой железнодорожной станции в Тульской области, разворачивается кульминация повести. Герой, рафинированный петербуржец, едет с фронта в санитарном составе, страдает от сердечных приступов и страха смерти и наблюдает жизнь своих товарищей по поезду: военврачей, медсестер, сандружинниц. В одну из сандружинниц, Веру, чье лицо встречалось ему на полотнах Ватто, он влюбляется, и эта любовь становится его маленькой, личной утопией, позволяющей герою погрузиться в обожаемый им миф XVIII века.

О том, как культурный контекст позволяет затмить обыденность гибели и отчаяния и что в повести дарит ощущение счастья, рассуждают критики и литературоведы.

Олег Юрьев / Новый Мир
«Турдейская Манон Леско» предстает нам сначала как утопия, или, точнее, идиллия (что, конечно, подвид утопии) посреди войны, своего рода бегство от всех ее ужасов. Но это не только индивидуальная утопия Всеволода Петрова. Многим людям того же происхождения — не из интеллигентских семей, а из семей дореволюционного образованного слоя: ученых генералов, «реакционной профессуры», как это называлось у демократически настроенной общественности, юристов и т. д., оказавшихся изгоями в собственной стране, война показалась очистительной волной, которая смоет с Советской России советское и оставит Россию. За это они пошли воевать с немцем, радуясь каждому слову «русский», «Россия» в официальных тостах, а потом и новым-старым званиям и погонам на плечах.

Андрей Самохоткин / Colta.ru
Если помнить, что повесть создавалась в условиях идеологического и героического восприятия Второй мировой войны, то станет понятно, что «Турдейская Манон Леско» — завуалированная провокация. Фактически Петров втайне расторгает общеизвестный негласный договор между литературой и государством, который подразумевает, что литература непременно что-то кому-то должна. Петров — в свойственной ему манере — избегает этого и разыгрывает драму «под восемнадцатый век», стилизацию, которая является почти незаметным вызовом (а иные сказали бы, что и кощунством). Миф о войне рассеивается, как дым от снаряда, обнажая воронку, какую-то голую рану, которой отмечены все. Петров постоянно обозначает разрывы: с прошлым, с советским миром, наконец, с девушкой Верой. Ведь, порывая с чем-нибудь или кем-нибудь, мы становимся свободными, и свобода вовсе не обязательно должна быть сладкой, что не отменяет стремления к ней.

Анна Наринская / Коммерсант.ru
Текст Петрова действует вне смычки со временем, которое он описывает. Он не про противостояние советского-несоветского, а про вечную оппозицию «я и другие», про то самое разделение «я — мир», осознание которого так ценимый Петровым Михаил Кузмин считал важнейшим моментом в жизни человека. Это текст про необходимость — несмотря на это разделение — прикосновения к другому человеку и про убийственность такого прикосновения.

Андрей Урицкий / НЛО
Петров наследует Михаилу Кузмину, но, доверив повествование герою, мотивирует родовые признаки стиля фигурой рассказчика — образованный и несколько отстраненный от реальности, он смотрит на мир сквозь страницы прочитанных книг, видит в «русской гризетке» Вере сходство не только с Манон Леско, но и с Марией-Антуанеттой (Всеволод Петров «поддавливает», нагнетает предчувствие трагического финала) и со всеми лукавыми дамами с полотен Ватто. Он живет в двойном мире, в котором казарма соседствует с галантным XVIII веком, память о кавалере де Грие — с падающими бомбами, танцульки и нары — с возвышенными размышлениями. Он то ли судит жизнь по законам искусства и поэтому предвидит будущее, то ли превращает жизнь в искусство, а судьбу придумывает, невольно призывая смерть к новой Манон. Любовь героя подпитывается его фантазией и связана с ней неразрывно.

Александр Марков / Новый мир
Важно, что Вс. Н. Петров прекрасно понимает тогда, чем был портрет в европейской культуре. Это вовсе не способ узнать или угадать характер по глазам. Европейский портрет — это не разоблачение, но и не прямой показ характера, это ritratto — трактовка, умение увидеть характер в портрете, когда человек приготовился действовать. Только у Петрова трактуется пейзаж, который может оказаться «шекспировским», тогда как портрет сразу описывается, прежде чем мы его охарактеризуем. Он не то, что не признает готового чувства, обескураживая своим явлением и приобщая непостижимой красоте, той страшной области женственности, к которой мы привыкли, читая Бунина или Набокова, но он не имеет готовых имен, и хочет подобрать себе имена из музея.