Неслабый бульдозер, или 9 высказываний Дины Рубиной

Вчера в «Парке культуры и чтения» прошла встреча с Диной Рубиной. Публика жаждала благодарить и спрашивать. Впрочем, писательница считает зрительские симпатии минутной слабостью, а мысль, что ее книги используют в качестве путеводителя по Израилю и вовсе не приводит ее в трепет. За полчаса она лихо раскрыла сюжетные интриги своих романов и подарила каждому по ангелу под обложку.«Прочтение» делится самыми интересными ответами, каждый из которых напоминает отдельный рассказ.

О трилогии «Русская канарейка»
Все герои — мои дети, но когда вы создаете центральную фигуру, в ней должна быть искра Божья. Неважно, авантюрист он или поддельщик картин. Необходимо любить героя. Одна героиня из последнего романа должна была просто родить главного персонажа и смыться в сторонку. Однако я до сих пор с ней вожусь, а она все диктует и диктует свои правила.

У каждого писателя есть две-три волнующие его темы, о которых он думает постоянно. Новый роман, несмотря на неожиданный для меня сюжет, продолжат тему рода, семьи, пересечения человеческих судеб, одиночества и любви. Трилогия «Русская канарейка» мне очень дорога, поскольку это последняя любовь.

О съемках фильма по роману «Синдром Петрушки»
Сейчас в Петергофе идут съемки фильма по моему роману «Синдром Петрушки». Для меня это огромное событие. Главные роли играют люди, которых я обожаю: В роли Пети-кукольника Евгений Миронов, а Лизу, его жену и куклу, играет Чулпан Хаматова. Я ахнула, увидев ее: это была Лиза из внутреннего пространства моего воображения. Я была куплена с потрохами, хотя ненавижу кинематограф и сценаристов. Всех! Поскольку они отнимают у меня моих героев... Конечно же, я шучу.

О медвежьей услуге
Грех и преступление говорить человеку, который взял в руки перо, что стоит и чего не стоит делать. У маститого писателя тоже есть свои предпочтения, и о коллегах он порой высказывается совершенно умопомрачительно. Бунин, например, писал: «А Алешке Толстому нет места в русской литературе!» Если человек взялся писать, то, как говорится, перо ему в... Вдруг получится! Десять лет он может создавать всякую муру, а потом попасть в тюрьму, выйти и написать гениальную вещь! Так было с Сервантесом. А представьте, сказал бы Лопе де Вега: «Сервантес, ну какого ты... пишешь? Нельзя, это большая ответственность».

О читательском признании
Во время презентации романа «Белая голубка Кордовы» мне из зала пришла записка: «Какая же вы сволочь, Дина Ильинична, зачем вы его убили?» Я берегу ее, понимаю, что это — выражение любви. А как-то на выступлении в Израиле ко мне подошла женщина со словами: «Я приехала из Ростова и хочу передать привет от соседки. Она цыганка и все время сидит в тюрьме. Выйдет недели на две, а потом опять садится. Она мне сказала: „Людка, ты в Израиль едешь, найди там писательницу, Динрубина зовут. Она из наших, из цыган. Ты ей передай, если возьмут ее, пусть просится на нашу 275-ю зону строгого режима. Мы ее здесь подкормим и в обиду не дадим“». Я поняла, что это тоже признание в любви.

О политике
Я не отвечаю на вопросы о политике. Не только потому, что не имею права, покинув Россию, комментировать действия ее властей. Я уже все прокомментировала, когда уехала почти 25 лет назад. Сейчас я житель другой страны и только ее могу и хаять, и защищать. Писатель — частное лицо, его дело писать книги. Прекрасно, если они каким-то образом влияют на общественное мнение. Но в первую очередь он художник и уже в десятую — какой-то трибун. Наверное, создав роман «Что делать?», Чернышевский изменил реальность, но это плохая книга и плохой писатель.

О жизни и литературе
Я циник и пессимист, и не думаю, чтобы книга кого-то могла изменить. Может, минут  двадцать после прочтения человек находится под впечатлением, хочет на какое-то время остаться и пожить с героями. Проходит время, и он снова занят собой. И это правильно. Я не могу создавать мир, не связанный с пространством, в котором живут мои читатели. Я же не Толкиен. Однако литература никогда не равна жизни, это всегда сконструированный мир. Там существует все то, с чем мы сталкиваемся каждый день, но в концентрированном виде.

О вдохновении
Я ненавижу слово «вдохновение». Для меня норма — проснуться в три часа утра, дотянуть, лежа в кровати, до четырех, понять, что ты больше ни за что не заснешь, почапать к компьютеру и начать работать. К 12 часам дня у меня заканчивается шестичасовой рабочий день, я гуляю с собакой и занимаюсь другими делами. Если за это время у вас получилось два абзаца, значит, вы победили. Вдохновение наступает, когда роман написан, и его надо завтра отослать в издательство. Ты сидишь и думаешь: «Вот этот эпитет надо перенести или написать не „он сказал“, а „сказал он“, не золотистое море, а блещущее». Тогда и приходит вдохновение, полет фантазии. Все остальное — каторжная работа очень неслабого бульдозера.

О чтении во время работы
Когда я пишу, то стараюсь не читать других авторов, кроме тех, кто помогает мне и не сбивает с интонации. Я всегда читаю прозу Мандельштама, Цветаевой. Могу перечитать Лоуренса Даррелла, Бунина, Чехова, Набокова. Все остальное мне очень мешает. Конечно, друзья присылают мне свои произведения, и в ответ надо написать: «Вася, ты гений». Ведь мы, писатели, такие ранимые и несчастные. С одной стороны, уверенные в том, что мы гении, а с другой — что полное дерьмо.

О переезде в Израиль
Переезд — это культурный шок, обморок, нокаут новой жизни. Со временем ты смиряешься с солнцем, чокнутыми людьми и нищими. Любой писатель очень тяжело переносит встречу с собственным народом. В Израиле не покидает уверенность, что библейские истории произошли на самом деле. Из моего окна виден перекресток — место встречи с милосердным самаритянином. Если посмотреть налево, увидишь деревню Азарию, где произошло воскрешение Лазаря. Там находится его могила. Это историческое и культурное пространство, которое заставляет думать.