Сверхмарафон Германа Попова

Памяти друга и коллеги

В очерке о бегунах на сверхдлинные дистанции Герман Попов написал, что если не заниматься сверхмарафоном, то можно прожить всю жизнь, так и не узнав, чего ты стоишь.

Герман, с которым я познакомился в Ленинградском университете в 1954-м (в том году я поступил на отделение журналистики филфака, а Попов учился на последнем, пятом курсе), превосходно бегал на средние дистанции, красиво, элегантно, без видимого напряжения и достаточно быстро, что позволяло ему быть одним из лучших в студенческом обществе «Буревестник». И писал он о беге вдохновенно, с той мерой подлинности, которую дает только знание предмета изнутри, когда каждая строка оплачена собственным опытом преодоления, без чего нет спорта и спортивных побед.

В книге «Легких побед не бывает», из которой я процитировал строки о сверхмарафонцах, треть очерков — о кондрашинском баскетбольном «Спартаке», о прыгуне в высоту Юрии Тармаке, о конькобежке Нине Статкевич, о детских спортивных клубах по месту жительства — принадлежит его перу.

Герман подарил мне эту книгу с автографом: «Старому другу Алексею Петровичу в дни больших сражений на 64 клетках (о коих в этой книге не сказано ни слова). Один из авторов Г.Попов. Апрель 1974 года».

Тогда в четвертьфинале претендентских матчей на шахматную корону в нашем городе встретились экс-чемпион мира Борис Спасский и будущий «король» Анатолий Карпов. Составители книги попросили меня, автора документальной повести о Спасском, написать о моем университетском товарище — мы учились в одной группе журналистики, но самый идеологически бдительный обком в стране посоветовал Лениздату не включать в сборник рассказов о ленинградских спортсменах жизнеописание шахматиста, в бытность его пребывания на «троне» славившего в своих публичных выступлениях гражданское мужество и талант «литературного власовца» Александра Солженицына, шахматиста, посмевшего ослушаться партийных кураторов спорта со Старой площади и настоявшего на проведении в Рейкъявике матча на звание чемпиона мира с американцем Робертом Фишером.

Припоминаю эту давнюю историю, чтобы была понятна характерная для Германа незлобивая ирония, содержащаяся в словах автографа, взятых в скобки, усмешка и в адрес нас, «подручных партии», в коей мы с Поповым, правда не состояли. При всей внешней мягкости, неумению ненавидеть — а ведь мы с молоком матери впитали, что то сердце не научится любить, которое устало ненавидеть, — Герман Попов был человеком твердой гражданской позиции, незыблемых нравственных принципов.

Отличный бегун-средневик, он никогда не бегал марафонов и сверхмарафонов, но все, кто был связан с ним в жизни, знали, чего он стоит, знали, что на него можно положиться во всем. Знали это и герои его очерков и репортажей, легенды ленинградского, питерского спорта — Виктор Алексеев, Виктор Набутов, Геннадий Шатков, Галина Зыбина, Юрий Тюкалов, Владимир Кондрашин, Вячеслав Платонов, Татьяна Казанкина. Знали и читатели «Советского спорта», где он служил собственным корреспондентом этой популярнейшей газеты по Ленинграду (Петербургу) и Северо-Западу России с 5 июля 1957-го по 15 декабря 2001-го. «Сорок пять лет из более чем полувековой профессиональной работы отданы мной буквально каторжному, низко оплачиваемому собкоровскому труду» − говорится в ответе Германа Алексеевича Попова на анкету факультета журналистики СПбГУ в 2006 году, размещенного сейчас на сайте Ассоциации его выпускников. Те, кто читал Попова полвека, те, о ком он писал, те, кто дружил с ним, доверяли его слову, ему самому, человеку совсем не героического, победительного вида. Глаза, как известно, зеркало души, а у него была душа человека, много страдавшего, но не обозлившегося на судьбу, принимающего близко к сердцу чужую боль, горе других. Этого не могли скрыть даже толстые линзы очков, вечно сползающих с его переносицы. Когда он снимал их, чтобы протереть, видно было, какой это добрый и в сущности беззащитный человек. Да, себя он защитить не умел, но если в беду попадал товарищ, если редакция получала письмо с призывом о помощи, Герман, несмотря на свои хворобы (он часто и серьезно болел, в сорок третьем не раз лежал в госпиталях, после окончания университета заболел туберкулезом), собирался в путь и не щадя себя стремился восстановить попранную справедливость, защитить обиженного человека. Ему была близка и внятна мысль Достоевского, что сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества.

В журнале «Аврора», где я тогда работал, в восьмом номере за 1972 год, в канун Олимпийских игр в Мюнхене мы напечатали очерк Германа Попова о герое Мельбургской олимпиады великом спортсмене и человеке Геннадии Шаткове «Победа, не увенчанная олимпийской медалью» − о бое, выигранном им у судьбы, сумевшем после стволового инсульта вернуться в строй. Это несчастье случилось с проректором Ленинградского университета, тридцатисемилетним ученым-юристом в 1969 году. Истории медицины известны только два случая восстановления речи и возвращения к деятельности после такого страшного удара: первый произошел с гениальным французским ученым Луи Пастером, второй — с ленинградцем Геннадием Шатковым.

Об этом бое с судьбой, Герман Попов, друживший с Шатковым, написал первым из журналистов, хотя и признавался, что ему очень нелегко писать о Геннадии Ивановиче. «Почему? — недоумевал я. − Ты же давно и хорошо его знаешь!» — «Именно поэтому, − отвечал Герман. — Труднее всего рассказывать про того, к кому испытываешь влеченье, род недуга». − «Наоборот. Только про тех, кого любишь, и стоит писать». В общем мне удалось тогда убедить Германа прокомментировать для журнала несколько сохранившихся в его журналистском блокноте фраз Геннадия Шаткова. Первая из них была замечательная: «Сила для того нужна, чтобы быть хорошим человеком».

Через несколько лет я вычитал у Марка Твена: «Быть хорошим — это очень изнашивает» и спросил у Михаила Таля, абсолютного гения, если верить Виктору Корчному, и хорошего человека, одного из лучших, встреченных мною на своем веку, как он понимает этот парадокс американского писателя. «Что же тут парадоксального? — удивился Миша. — Человек по природе вовсе не добр и ему надо прикладывать большие усилия, чтобы всегда и во всем оставаться приличным, то есть хорошим человеком. Разве не так?..» Поразмыслив, я согласился с Талем, с Сэмюэлем Клеменсом, известном под псевдонимом Марк Твен, и двумя моими товарищами по нашей alma mater − Ленинградскому университету − Шатковым и Поповым.

«Теперь на его примере, − писал очеркист „Авроры“ о своем сокровенном герое, друге, земляке — воспитывают новых боксеров, рыцарей, которые не пройдут мимо, вмешаются, если хулиганы избивают слабого парнишку — первой заповедью знаменитого чемпиона Шаткова, кто же не знает, было рыцарство, благородство... А тогда, четверть века назад, ленинградский школьник Гена Шатков принял решение — во что бы то ни стало стать боксером, хотя бы для того, чтобы в Михайловском саду можно было по- мужски заступиться за какого-нибудь шпингалета, на которого наседает шпана... И записался − тайком от родителей — в секцию бокса Ленинградского дворца пионеров к тренеру Ивану Павловичу Осипову. Той же осенью сорок седьмого в ту же секцию, тайком от мамы, пытался попасть и автор этих строк, да опоздал — на дверях красовалось объявление: „Прием прекращен“. Пришлось мне идти в шахматный кружок, где, взобравшись с коленками на слишком высокий для него стул, нещадно громил серьезных второкатегорников (не то, что нас, зеленых новичков) десятилетний Боря Спасский».

Потом их пути с будущим шахматным чемпионом пересекутся на Зимнем стадионе. Семнадцатилетний школьник с 8-й Советской после нескольких занятий с группой прыгунов в высоту играючи, перекатом брал 180 сантиметров, ему сулили большое будущее в легкой атлетике, но у него уже было большое настоящее в шахматах. Что касается Германа Попова, он поигрывал в шахматы только во дворе или на подоконниках в коридоре филфака; его сердце безраздельно принадлежало бегу.

В уже упомянутом очерке «О тех, кто любит бег» он писал об участниках многокилометровых пробегов «Дорога жизни», Пушкин-Ленинград, Ленинград-Москва Оскаре Бушмане, братьях Молодцовых, Николае Зелове, Олеге Лосе, Сергее Койкове. И о себе.

«Несколько лет назад, собираясь переезжать из старого дома на новое местожительства, я стал освобождаться от всего лишнего, что может помешать в малогабаритной квартире. Разбирая в коридоре пропахший едким нафталинным ароматом сундук, я обнаружил на самом дне парусиновые туфли, подшитые снизу протертым до дыр войлоком. И стало мне, как сказал поэт, „грустно и легко“... Вспомнились студенческие годы, дружная наша легкоатлетическая секция, где занимались будущие физики и математики, филологи и востоковеды, историки и геологи.

Три раза в неделю, прямо из университетских аудиторий и лабораторий, направлялись мы на стадион. Весной и осенью — на Крестовский остров, зимой — на Манежную площадь, на Зимний стадион».

Так, из собственной судьбы выдергивая по нитке, как пел Булат Окуджава, он и писал. Так писали тогда лучшие перья отечественной спортивной журналистики Станислав Токарев, с которым Герман работал сначала в Сталинабаде (нынешнем Душанбе) после окончания университета, потом в «Советском спорте», Евгений Рубин, Анатолий Пинчук, Александр Нилин...

Все они были дети войны, много страдавшие, много пережившие, много помнившие. «Кто мог пережить, должен иметь силу помнить». Эти слова Герцена можно было бы поставить эпиграфом ко всему, что написано о войне теми, кто ее пережил, ко всем блокадным дневникам и построенным на дневниках сочинениям − от «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина до прозы военных лет и записок блокадного человека, вошедших в книгу «Проходящие характеры», выдающегося мыслителя и историка литературы Лидии Гинзбург.

Что касается меня, тоже принадлежащего к поколению детей войны, то я мечтаю дожить до того дня, когда в круг этих невыдуманных сочинений о днях великих испытаний героев-мучеников, как называл жителей блокадного Ленинграда Дмитрий Лихачев, Иовов многострадальных, по словам историка-архивиста Георгия Князева, великой маленькой девочки Тани Савичевой, подростка Юры Рябинкина, войдет и «Дневник ленинградского мальчишки » Германа Попова, все девятьсот дней прожившего в осажденном городе, схоронившего здесь отца и бабушку, получившего в одиннадцать лет медаль «За оборону Ленинграда», имевшего силу помнить и каждый день блокады фиксировать на бумаге! Его блокадные записи — лучшее, что написал спортивный журналист, одаренный литератор Герман Попов — печатались в газете «Невское время», «Пенальти», «Советский спорт»... Его дневник (правда, с сокращениями) с 1994-го печатала газета «Пенсионер» (учредитель и главный редактор — Лев Бжилянский). По финансовым причинам она перестала существовать в 1999-м, «и мои детские дневники военных лет, −написал Герман, − оборвались на дате 27 мая 1943 года... Их общий объем — 354 машинописные страницы».

Кстати, о круге. Лидия Гинзбург, показавшая с потрясающей силой блокадное бытие человека, поставленного войной в совершенно особые, неслыханные дотоле обстоятельства, сравнивала блокадную жизнь с бегом по замкнутому кругу, когда одно страдание вытесняется другим страданием. «Круг — блокадная символика замкнутого в себе сознания. Как его прорвать? Люди бегут по кругу и не могут добежать до реальности... Как разомкнуть круг поступком?.. Пишущие, хочешь не хочешь, вступают в разговор с внеличным. Потому что написавшие умирают, а написанное, не спросясь их, остается... Написать о круге — прорвать круг. Как никак поступок. В бездне потерянного времени — найденное».

Герман Алексеевич Попов, работавший до последних дней, умер у себя дома на Полюстровском в середине субботнего дня 12 февраля этого года. Главный поступок жизни − своего сверхмарафона он совершил: написал о круге замкнутого в себе сознания и тем самым прорвал его. А мы? Неужели мы, коллеги, друзья, земляки, не сумеем разомкнуть круг и не поможем издать книгу дневников блокадного мальчишки с улицы Марата, похороненного на Большеохтинском кладбище рядом с мамой Натальей Николаевной, учителем русского языка и литературы? В общем-то это не ему нужно — он исполнил свое земное предназначение. Это нужно его сыновьям Сергею и Алексею, его внукам − Ивану, уже взрослому 27-летнему человеку, и школьнику-семикласснику Васе. Это необходимо всем нам, чтобы пережить очередное лихолетье России, а пережить его можно, если страна способна собраться — и народ, и руководители, как сказано в предисловии к дневнику президента Русского географического общества Сергея Лаврова «В Ленинграде осталось всё и вся», военному дневнику четырнадцатилетнего школьника, эвакуированного с матерью Марией Александровной Соколовой, преподавателем филфака ЛГУ, в Саратов (отец Сергея Борис Викторович Лавров, филолог, умер в блокадном феврале сорок второго).

Дневник Сергея Лаврова 1942-1944 гг., подготовленный к печати Валентиной Николаевной Лавровой, вдовой ученого, и Ларисой Георгиевной Кондратьевой, филологом, историком, был издан в канун 2011 года Государственным музеем истории Санкт-Петербурга и нашим университетом, где Лавров был студентом и профессором, а мы с Ларисой Кондратьевой, тогда Морозовой, и Германом Поповым имели счастье учиться.

Старший внук Германа Алексеевича Иван перешел сейчас на службу из Эрмитажа в Русское географическое общество. Бывают, как сказано у Пушкина, странные сближения. Впрочем, почему же странные: все мы живем (жили) под одним небом, отражающимся в серебряном зеркале Невы, все в одном университете учились. Соединяющее, сближающее нас нерасторжимо. Скованные цепью памяти, мы идем по жизни и уходим в вечность, как ушел в свой час Герман Попов. В шесть лет он сочинил и собственноручно написал сказку «Царь и король», за год до начала Великой Отечественной войны с соседом по дому 50 по улице Марата выпустил (в единственном экземпляре) иллюстрированную газету «Кипящий котел».

Знал бы восьмилетний Герка, каким пророческим окажется название первой в его жизни газеты...