В. Ф. Одоевский. Кухня: Лекции господина Пуфа, доктора энциклопедии и других наук о кухонном искусстве

• СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2007
• Суперобложка, 730 стр.
• ISBN 978-5-89059-095-4
• 2000 экз.

Тает в языке

Князь Владимир Федорович Одоевский в XIX веке был кем-то вроде Ломоносова в осьмнадцатом. Он буквально пронизывает все горизонты современной ему культуры: куда ни двинься, повсюду натыкаешься на его фамилию. Развернешь для какой надобности «Бедных людей» — там эпиграф из Одоевского, из одной его фантастической повести, писать каковые он был большой охотник; примешься читать отчет о недавно прошедших в Консерватории чтениях памяти Глинки (вот как я только что) — из него выяснится, что князь председательствовал в Обществе посещения бедных, окормлял этих бедных благотворительными концертами, да еще и ноты издавал. И т. д. Энциклопедист, одним словом. Видный писатель, детский — классик, а взрослый — не первого ряда, конечно, но популярный. Редактор — в том числе пушкинского «Современника», сам много в журналах выступал. Философ. Профессиональный музыкант, чуть не первый в России музыкальный критик. Педагог. Государственный даже деятель. Диапазон его интересов истинно ломоносовский: как Михайло Васильевич постигал бытие комплексно, от законов стихосложения до законов физики, так Одоевский к своим бесчисленным занятиям присовокупил еще и кулинарию.

Тут не то, что, мол, талантливый человек во всем не дурак, а пытливому уму до всего есть дело. То есть — и это, конечно. Но заниматься всем на свете можно интровертно — просто из интереса (как Гете, по примеру Фауста, перемежал стихи минералогией), а можно экстравертно — тогда это называется просветительством.

Одоевский — как Ломоносов, как Петр Великий — видел перед собой дикую, косную, глупую и страшно неудобную страну. Аборигенам всё надобно объяснять впервые. Не токмо пользу наук и художеств, а вещи самые элементарные: например, что зубы надо лечить. И что стекло — хорошая, даже превосходная штука. И, хоть на дворе уж девятнадцатое столетье, по всей Европе паровые машины вовсю стучат, а им, тупицам, приходится талдычить: в медной посуде от кислоты образуется ядовитый купорос, потому ее следует лудить, но лудят плохо, полуда отслаивается, люди мрут от отравы, а всего-то и требуется — перейти на эмалированный чугун. И вот Одоевский с жаром возглашает: «Милостивые государи! У меня до вас покорнейшая просьба: сделайте милость, взойдите на кровлю и прокричите хорошенько: „Эмалированная кухонная посуда не пошла потому, что мешала столовым, дворецким, поварам и кухаркам воровать!“ Уверяю вас, что это для общественной нравственности будет гораздо полезнее, нежели многие вещи, которые к ней причисляются».

Одоевский выдумал этого самого доктора Пуфа, от имени которого лекторствовал в 1844—45-м годах в «Записках для хозяев», приложении к «Литературной газете». Там много собственно рецептов и всяких практических сведений, однако они как раз отчасти устарели, отчасти — и прежде не были годны. Президент коллегии шеф-поваров Петербурга Илья Лазерсон, высокопрофессионально и живо прокомментировавший книгу, справедливо обратил внимание на переусложненность технологий, мало того, на сущие нелепицы. К примеру, Пуф велит печь пирожки с полутора фунтами сахару и 1 1/8 фунта кайенского перца, что делает их заведомо несъедобными (потом это, сам про то не зная, повторил Воннегут, использовавший рецепты в качестве музыкальных пауз в романе, но не советовавший воплощать их в жизнь: в общую правдоподобную картину у него тоже вмонтированы какие-нибудь 15 ложек соли).

Ошибки, но прежде всего — время лишили лекции утилитарной ценности, превратив их в чистый артефакт. Одоевский, как многие другие писатели о еде, в практике был слабее, чем в печении, так сказать, пирожков словесных. Огонь его проклятий и похвал сравним аж с проповедью Моисея, еще одного просветителя: «Если я еще раз увижу, как ты ешь медянку, я расправлюсь с тобой так, что уже никогда больше этого не сделаешь» (Томас Манн). Кроме того, язык приобрел антикварную грацию: «роскошный обед внезапно разжившегося молодца», «дичь всегда должна жариться впросырь», «3 сельдереи и, если не имеете предубеждений, полголовки чеснока», «огурцов отнюдь не мешайте с салатом, иначе он отводенеет», «дабы воздух мог разложиться и сделаться неспособным благоприятствовать брожению сохраняемых припасов», «этот сыроп можно делать и не в Петербурге; но в наших южных губерниях не знают, куда и девать фиялки», «так и думаешь, что яда съешь — да еще и яд-то невкусный; вот уж я на хитрость пустился», «бекас жирный… бекас худощавый…»

Сии худощавые бекасы упакованы в толстый том отменного дизайна (художник Николай Теплов) — Одоевский собрал свои лекции в книгу, однако до издания ее довел лишь сейчас «Иван Лимбах». Снабдив, кроме помянутых комментариев, дельным предисловием составителя Сергея Денисенко. С тонким слухом текст привели к нормам современной орфографии, сохранив притом аромат фиялок орфографии старинной. На семьсот с гаком страниц — семь, что ли, опечаток: по нынешним временам — почти подвиг. Открытие же неведомого произведения золотого века русской словесности — настоящая «пулярдка с трюфелями» для всякого любителя вкусного слога.