Дания и ее чувство времени

• Питер Хёг. Представление о двадцатом веке / пер. с дат. Е. Красновой. — СПб.: Симпозиум, 2020. — 496 с.

Эту и другие упомянутые в наших публикациях книги можно приобрести с доставкой в независимых магазинах (ищите ближайший к вам на карте) или заказать на сайте издательства, поддержав тем самым переживающий сейчас трудный момент книжный бизнес.

Случается и такое: ряд хёговских произведений уже давно издан на русском языке, но перевод дебютного романа писателя выходит только сейчас — с дистанцией в тридцать лет. И, надо признать, этот хронологический сбой совершенно в духе самой книги, где время постоянно выкидывает фокусы и нарушает порядок: то замирает на несколько столетий, то стремительно прыгает вперед, то пятится назад. «Представление о двадцатом веке» родом из 1988 года — отправная точка в творческой траектории Хёга. Тем интереснее узнать, с чего начинал амбассадор датской литературы, вместо появлений на публике и самопиара предпочитающий общаться с семьей и медитировать, — романист-селекционер, который на стыке разнородных жанров вывел штучные гибриды, причудливые бестселлеры: от по-скандинавски холодной «Смиллы» до мистическо-философской «Тишины».

Первая публикация не сделала автора суперзвездой, но без внимания не осталась: была похвала от критиков, премия от датской газеты Weekendavisen, отклик со стороны простых читателей. На качестве жизни и статусе Хёга это отразилось слабо: в некоторых интервью он упоминает, что продолжал сочинять в безденежье, ютясь с женой и ребенком в крохотной квартире, — спасительный успех ему принесла третья книга, об эксцентричной гренландке и ее чувстве снега. Впрочем, на сегодняшний день вокруг «Представления о двадцатом веке» возникло немало исследовательских работ — настоящий размах и достоинства дебюта открылись литературному миру не сразу.

Прежде всего поражает масштаб задачи, которую поставил перед собой начинающий прозаик: поймать заветный zeitgeist эпохи, зафиксировать символы, надежды и хищные вещи века, понять особенности развития датского общества. Все ради того, чтобы обрушить на головы соотечественников основополагающие вопросы: кто мы, откуда и куда, собственно, идем? Выбранный формат семейной хроники как нельзя кстати подходит для темы национальной самоидентификации — на примере нескольких поколений одной родословной Хёг поэтапно показывает, как менялась Дания. И делает это с помощью фирменного набора приемов, живописуя фактурных персонажей с необычными способностями и создавая сложный многожанровый конструкт. Как понятно из книги, писатель уже в начале творческого пути предпочитал синтезировать в произведениях разные методы и направления — в «Представлении» магический реализм спрессован с игровой историографией, элементами сатиры и антропологическими дисциплинами. Прибавьте к этому богатству интертекстуальные связи с романом Маркеса «Сто лет одиночества», зашкаливающее количество аллюзий — и в сумме получится многослойное пространство для филологического анализа.

В первой части книги представлены четыре семьи, которым суждено стать корневой системой запутанного генеалогического древа. Подкидыш Карл Лауриц растет в поместье Темный холм, где сумасбродный Граф остановил время с 1520 года, чтобы воплотить мечту о вечном дворянстве. Амалия Теандер живет в лабиринтообразном особняке в городе Рудкёпинг — ее бабушка, Старая Дама, знает о будущем все и владеет престижной газетой, манипулируя обществом. У священника Торвальда Бака рождается дочь Анна — отец-фанатик вместе с прихожанами считает девушку новой Богородицей и контролирует каждый ее шаг. А у бродячих супругов-воров, по иронии судьбы породивших целое поколение прогрессивных датчан, появляется последний сын — безамбициозный Адонис.

Следующий уровень этого социально-генетического конструктора чуть проще: пара Карла и Амалии олицетворяет мироощущение богатого класса с идеей избранности, союз Анны и Адониса воплощает злоключения бедности и иллюстрирует голодную жизнь в Копенгагене двадцатых годов. Финальная часть посвящена детям героев, метаниям среднего класса и молодому поколению восьмидесятых.

Щедро используя магический инструментарий Маркеса, автор преображает наследие собственной страны и проявляет в нем скрытые измерения, до которых бессилен добраться обычный реализм. Будто обнаруживаешь себя в долгом галлюцинаторном сне историка, задремавшего над летописью Дании. Буквализация метафоры — визитная карточка этой книги, где глобальные процессы и человеческие характеры подвержены визуальному воплощению. В поколенческой эстафете отцы передают детям ведущую роль и утрачивают вместе с лидерством телесные очертания, становясь прозрачными. Доходный дом в нищем районе медленно проваливается в грязевую яму, которая остается невидимой для бедняков, как и надвигающаяся безработица. А дочь священника Анна — символ женского сострадания — умеет оказываться во многих местах сразу, сопереживая каждому несчастью:

…она разделилась на нескольких Анн. На глазах у Марии ее мать покинула свое тело и все эти Анны двинулись в разных направлениях. Продолжалось это лишь секунду, но в это короткое время Анна оказалась одновременно возле своего ребенка, и на молитвенном собрании проституток, и в винной лавке, и у палаток торговцев, и рядом с женщинами, которые стирали белье во дворе, и в соседней квартире, где жена и дети столяра, вооружившись палками, сидели в засаде, ожидая возвращения домой пьяного отца семейства. На какой-то короткий миг Анна остро ощутила боль за всех этих людей, и не только за них, но за всех бедняков Кристиансхауна, и за всех детей мира, и за удивительно безнадежное и блеклое воскресное солнце на облупившихся стенах.

Хёг провел культурно-политическую ревизию века и при этом сумел сделать так, чтобы стройная композиция романа не расползлась от объемного содержания. Поворотные вехи столетия и мировоззрения отдельных социальных групп конвертированы в яркие образы, массив исторических данных сжат в концентрированные символы. Самый простой пример: дома, принадлежащие персонажам, — это ироничные проекции их общественного положения. Поместье Темный холм, где часы остановились и все деградируют, — представление об исчезающем дворянстве, на смену которому пришли деловитые нувориши — Старая Дама из особняка, наполненным запахом хлева и пошлой роскошью.

Восприятие времени, отношение людей к хроносу — особый сюжетный маркер, позволяющий сделать изображение датчан глубже. Те, кто испугались перемен, дряхлеют в безвременье. Алчные властолюбцы пытаются укротить таймлайн и подчинить себе будущее, но физические законы Вселенной наказывают нечестивцев. Наиболее прозорливым открывается цикличность происходящего — та самая блоковская истина: «и повторится все, как встарь». Каждый из героев проходит один и тот же событийный круг: влияние близких, поиск места в жизни, разрыв с прошлым, создание новой пары, появление наследников.

Между семействами с разным культурным багажом и уровнем достатка должно быть немало отличий, но парадокс в том — и это одно из открытий Хёга, — что печальных сходств гораздо больше. От распространенного ретроградства до привычки прятаться от реальности и мариноваться в уютном хюгге. Сильнее всего автора беспокоит гиперболизированный родительский контроль: нежелание отпускать своих чад в большой мир приобретает уродливые обличья и формирует тему о нарушении прав детей. Может показаться, что для романа о национальной самоидентификации Хёг слишком уж зацикливается на частных случаях семьи, но если учесть, что это базовая ячейка общества, первооснова, где созревает личность ребенка, то обеспокоенность состоянием этого института весьма понятна.

Разговор о конфликтах поколений обусловлен и статусом рассказчика, который долгое время неотделим от Хёга, но на самом деле оказывается персонажем, захотевшим разобраться в своей родословной. Сопоставляя личное с коллективным, он находит расхождения с воспоминаниями людей и архивными документами — история фальсифицируется, контролируется представителями власти, и разобраться в причинно-следственных связях получается не всегда. В романе подчеркивается недоверие к официальному дискурсу государства, обозначается неопределенность всего: страны, семьи, текста, памяти. Итоги столетия не приносят утешений — отсюда возникает страх перед будущим и необходимость пересмотра национальных ценностей:

…все те законы, правила, системы и стереотипы, которые мои родственники и все остальные датчане преступили, под которые они подстроились, которые они не приняли и от которых уклонялись в течение двухсот лет, вступили в стадию стремительного распада, вот почему мои отец и мать, моя сестра, бабушка, многочисленные друзья и знакомые и несколько человек из числа самых влиятельных людей Дании под аккомпанемент лишенного всякого смысла мероприятия могут спустить все свои чаяния в городской пруд.

«Представление о двадцатом веке» — текст со множеством смысловых наслоений, в котором обнаруживается и сюрреалистичная сага, и культурологическое сочинение с чертами постколониального романа, и литературный ребус с отсылками к известным датским авторам. Однако при всех очевидных плюсах становится понятно, почему дебютная книга не стала прорывным бестселлером. Помимо плотной привязки к историческому контексту Дании в ней присутствует некоторая монотонность, томасманновская неспешность. Обычно в других работах Хёга в комплекте с багажом эрудита прилагается лихо закрученный сюжет, пронизанный живыми диалогами. Здесь же персонажи разговаривают реже, чем герои «Ста лет одиночества», — лишь иногда встречаются отдельные реплики. Если «Смилла», «Тишина» или «Условно пригодные» похожи на парк аттракционов, то «Представление» — это музей с картинами Иеронима Босха и Питера Брейгеля Старшего — не менее запоминающийся досуг, но иного порядка.