Хорошие девчата, заветные подруги

• Салли Николс. На что способна умница / пер. с англ. У. Сапциной. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2020. — 432 с.

Эту и другие упомянутые в наших публикациях книги можно приобрести с доставкой в независимых магазинах (ищите ближайший к вам на карте) или заказать на сайтах издательств, поддержав тем самым переживающий сейчас трудный момент книжный бизнес.

Давайте познакомимся с Салли Николс — молодой британской писательницей, аудиторию которой составляют подростки — пишет она преимущественно о них и для них. Салли Николс публикуется с 2008 года, успела получить ряд британских и европейских наград, а «На что способна умница» — ее шестой «полнометражный» роман, правда, первый переведенный на русский язык.

В таких делах — когда переводов нет и репутации в России еще не наработано — приходится обыскивать личный сайт и социальные сети автора (на которые Николс сама ссылается в послесловии к роману). Сайт — прекрасный, в лучших традициях западных писателей, чудно и нескромно сверстанный: кругом кнопки «купить», хвалебные отзывы и самоопределения. «Я, — пишет Салли Николс, — родилась в городе Стокон-он-Тис сразу после полуночи, в грозу». Это вообще-то серьезная заявка на исключительность — впрочем, обойдемся без придирок и укоров. Вопрос стоит задавать скорее российскому литературному сообществу — почему заводить свои страницы и сайты, общаться с аудиторией и вообще заниматься селф-промоушеном считается постыдным? Что не так с бесконечными постами в Twitter о том, как движется работа над новым романом? И почему на заказ издателя нельзя написать шедевр — а на заказ аудитории Facebook можно?

Напор людских тел вытолкнул их в узкие двери, к желанной прохладе мартовского вечера. Шум, поднятый женщинами, был неописуем. Конные полицейские с трудом сдерживали лошадей. Мэй мало что знала о лошадях, но эти были явно перепуганы и, хотя уже не пытались взвиться на дыбы, по-прежнему плясали на месте, несмотря на все старания всадников успокоить их. Полицейские продолжали оттеснять женщин к двери. По-видимому, они все еще надеялись поймать в ловушку мисс Панкхёрст и напирали на суфражисток, а те старались прорвать оцепление, но пока почти безуспешно.

Полицейские верхом, вооруженные тяжелыми дубовыми палками, были, как правило, выше ростом, крупнее и сильнее женщин. Но и у женщин имелись трости, дубинки и веревки «субботний вечер». И вдобавок яростная решимость. А еще женщин было намного больше.

Салли Николс всякий раз попутно «прорабатывает» какую-нибудь экзотическую тему: НЛО и пришельцы, рыцари, призраки, таинственные враги и исчезнувшие в лесах друзья. Встречаются и социальные, тривиальные, «взрослые» темы: лейкемия, эпидемия чумы и постапокалипсис, одиночество, поиски себя — иногда на фоне каких-нибудь исторических декораций, от Средневековья до наших дней через будни Первой мировой войны и подробную хронику разрушения феодализма.

Так произошло и на этот раз: как признается сама Николс в послесловии, «роман о суфражистках» предложил написать редактор, и вся работа представляла собой наполовину историческое исследование, наполовину «вдохновение» отдельными сценами и сюжетами феминистской литературы, о чем Николс также говорит прямо, ничуть не стесняясь заимствований. Получаются такие полумеханические конструкты в чужих декорациях — тоже ничего плохого, если понять задачу автора.

А задача у автора такая: изобразить суфражисток и смысл их борьбы так, чтобы даже самому юному подростку стало все понятно. Еще лучше, чтобы подросток вжился в шкуру одного из героев, точнее, одной из героинь и сделал какие-то очень личные выводы. Личные — потому что никакого назидания здесь тоже нет, в финале повисает миллион вопросов и недосказанностей — что для явно искусственного «сборного» конструкта скорее странно.

1914 год. Три девушки — Ивлин, Мэй и Нелл — открывают для себя движение суфражисток. Первая, Ивлин — хорошая девочка из хорошей семьи, которую родители не пускают учиться в Оксфорд, потому что хотят выдать замуж за хорошего мальчика Тедди. Ивлин вроде бы и не против, и Тедди ей очень нравится, но сам факт того, что мужской мир все решил за нее, раздражает ее настолько, что она подается к суфражисткам — носить на себе транспаранты и получать удары гнилыми яблоками, раздавать листовки, опасаясь нагоняя от родителей, сбегать на закрытые выступления легендарной мисс Панкхерст и затем устраивать голодовку в тюрьме. Не очень понятно только, что вдруг сделало девочку из высшего общества такой отчаянной. Есть и другие вопросы: почему состоятельные родители не вызволяют ее из зала суда? Как она выдерживает больше недели голодовки безо всякой подготовки и даже, кажется, уверенности в том, что ей это нужно? Наконец, зачем нужен был Оксфорд, если выбор она все равно сделает вполне в рамках патриархального уклада: брак, хозяйство, уход за больным мужем?..

Две другие истории — Мэй и Нелл — переплетены так тесно, что и рассказывать о них лучше вместе. Мэй — дочь женщины из среднего класса, которая сочувствует феминистским взглядам и изо всех сил старается помочь движению. Сама Мэй раскована донельзя — с детства она вертится в среде бунтарок, суфражеток, лесбиянок и даже трансгендеров и потому ничуть не стесняется внезапно открывшейся собственной гомосексуальности. Это, положим, еще можно уложить в голове: мать подсовывает ей книгу «Третий пол», и Мэй внезапно вдруг все понимает про себя, понимает и сразу смиряется, и даже рада — вот как это объяснено в романе.

Но вот она встречает девочку Нелл, суфражистку с рабочих окраин, у которой дома семеро по лавкам. Нелл носит мешковатые костюмы брата (просто потому что больше нечего носить), не читает умных книг (потому что некогда читать) и не слишком-то задумывается о своей ориентации (потому что… потому что и не до этого ей тоже). Мэй влюбляется в Нелл, и на первой же встрече они целуются, а на второй неделе знакомства — занимаются сексом.

Я не очень сильна в истории двадцатого века, но мне кажется, что даже сейчас этот поворот во многих семьях считался бы немножко чересчур: две пятнадцатилетние девочки просто идут в спальню и просто занимаются лесбийским сексом, не имея о нем ни малейшего представления, а в это время мама одной из них чуть ли не печет им абрикосовый пирог на кухне. Абсурд? Может быть, и абсурд.

Эта поза изумляла и будоражила. Особенно ее интимность. Мэй ощущала биение сердца Нелл под рубашкой. Улавливала запах карболового масла, исходящий от ее волос. Могла протянуть руку и коснуться руки Нелл или ее лица. Ее шероховатые, мозолистые пальцы были прекрасны. Каким волнующим казался отдых в такой позе, в объятиях Нелл, будто они имели полное право быть вместе и ничто не могло разлучить их. Я люблю тебя, мысленно шептала Мэй, приберегая эти слова, пока не желая произносить их вслух, чтобы наслаждаться их обладанием втайне, словно именем Румпельштильцхена из сказки братьев Гримм, — именем, силой которого дочь мельника вернула себе дитя. «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя».

Вообще все три девушки как будто вырваны из настоящего времени — у них абсолютно современная (даже ультрасовременная!) психология, они максимально свободны и уверены во всем, что они делают. Протестовать против отца и попасть в тюрьму за, выражаясь сегодняшним языком, участие в политическом митинге, да еще и устроить там отчаянную голодовку — слишком много и трудно для семнадцатилетней девушки даже в 2020 году. Понять, что тебя тянет к другим женщинам и не испытать по этому поводу ни стыда, ни страха, не задать ни единого вопроса — это идеальный расклад, который и в 2020 году еще малодостижим, несмотря на все усилия сегодняшних феминисток и ЛГБТ-активистов. А в 1914 году? Без YouTube, Wonderzine и постов Никсель Пиксель?

Дальше — больше.

Девушка Нелл, которая вызывает наибольшее сочувствие, испытывает на своей шкуре все тяготы войны: отец уходит на фронт и через какое-то время перестает высылать жалованье; один брат погибает, не добравшись до Франции, другой заболевает тифом. Вся тяжесть мира обрушивается на бедную девочку, и она переносит лишения стойко — идет работать на «потогонку», переезжает в чужое, мрачное общежитие, выходные тратит на стирку и глажку в родительском доме. Тут-то и начинают вылезать их «разногласия» с благополучной Мэй и оторванными от земли суфражистками. Не до борьбы за права ей больше, и уж конечно не до пацифизма в розовых очках.

В этом месте сюжет вроде бы и следует исторической правде, но вместе с тем теряет логичность. Приходит Первая мировая война и вся работа суфражисток будто бы «обнуляется» — и Салли Николс тоже не знает, что делать со своими маленькими феминистками. После голодовки Ивлин отправляют домой — и дома она горько раскаивается в содеянном. Мэй раскаивается тоже: мама перестает платить налоги, и все имущество забирают за долги. Нелл снова не до того, жизнь ее и так наказала пуще других, смотри абзац выше.

Она помнила, какое воодушевление вызвала у нее эта кампания три года назад. Пожертвовать всем ради избирательного права для женщин! Терпеть лишения и огласку! Хранить верность принципам! Все это ей по-прежнему очень нравилось. И она понимала, что ее мать, твердо решив не платить налоги, просто не может пойти на попятный со словами: «Ой, как трудно стало, извините».

И в то же время… ведь даже в газетах больше не упоминают суфражисток. И непохоже, чтобы кампанию по-прежнему поддерживали сотни граждан по всей стране. Насколько могла судить Мэй, ее продолжали вести лишь мама и еще несколько пацифистов. Так какой от нее толк?

Впечатление остается двоякое. С одной стороны, перед нами made-up story, слепленная из кусочков других историй (очень хорошо, надо сказать, слепленная, швов и стыков не видно) и объясняющая нам про настоящих детей, а им — про то, как устроен мир. И некоторые пункты удаются Салли Николс очень хорошо, порой она поднимает действительно важные вопросы — и, что еще важнее, дает на них правильные ответы. Нормально ли быть не такой, как все? Да, нормально. Нормально ли бороться за свою независимость? Да, конечно. Нормально ли иметь нетрадиционную ориентацию? Да, абсолютно. И про классовое неравенство здесь есть, и про несправедливость мира, которую все-таки надо переломить, и про поддержку женщин женщинами, и про многое другое важное — это очень хорошо, этого еще очень мало на русском языке.

Но вот главный вопрос все-таки повисает в воздухе.

На что же все-таки способна умница? Чем можно пожертвовать ради борьбы? И нужна ли эта самая борьба?

И тут Салли Николс нанизывает какие-то эпизоды, которые будто противоречат общему пафосу романа. Приходит война: искалечен хороший белокурый мальчик Тедди, убиты родственники и друзья главных героинь. Ивлин все-таки отпускают в Оксфорд — но потому что война. Женщинам позволяется осваивать мужские профессии, они становятся водителями автобусов, рабочими на заводах, разносчиками газет, инженерами и секретарями — но потому что война, а не потому что суфражистки страдали и умирали за эту привилегию. Некоторые женщины все-таки получают право голосовать — но потому что пришла война, а не потому что ей предшествовали долгие годы упорной борьбы.

«Так стоило ли оно того? — спрашивает Салли Николс устами одной из героинь. — Стоило?»

Спрашивает — и не дает ответа, оставляя читателя-подростка в недоумении. И на выходе получается хорошая, очень хорошая, живая и интересная книга, в которой, однако, пропущено одно смысловое звено. Самое, пожалуй, важное смысловое звено, без которого работа талантливой британской писательницы рассыпается. Остается только бесчисленное количество постов в Twitter о процессе исследования, миллион интересных фактов («А вы знали, что?..«), заимствования, нанизывания, бесконечная, мастерски проделанная селекция и комбинация. А «высшей правды» — будто бы и нет. И умниц не осталось.