Последний фокус Одиссея

Начнем с того, что «Лишь» — не совсем удачный перевод фамилии Less, которую носит главный герой. Несмотря на то, что такая замена позволила перенести все каламбуры оригинала (например, ошибка в имени S. Leep превращается в С. Пишь, а сочетание sleepless Less — в не столь благозвучное «лишенный сна Лишь»), частица «лишь» все-таки имеет значение ограничения, исключительности, а вот less — это стопроцентное «меньше», однозначное уничижение.

Так вот, главный герой Артур Лишь — меньше. Меньше, чем известный, меньше, чем успешный, меньше, чем популярный, меньше, чем красивый, и гораздо меньше, чем гений.

— Мы с вами встречали гениев. И знаем, что мы не такие. Каково это — жить, зная, что ты не гений? Зная, что ты — посредственность? По-моему, это худшая из мук.
— Я думаю, — говорит Лишь, — что между гением и посредственностью есть кое-что еще.
— Но Вергилий об этом не упоминал. Он показал Данте Платона и Аристотеля в языческом раю. А что же меньшие умы? Каков наш удел? Неужели адское пламя?
— Нет, — говорит Лишь. — Литературные конференции, только и всего.

Писатель Артур Лишь подбирается к своему пятидесятилетию в плачевном состоянии. Издательство отклонило рукопись новой книги — это раз. Денег и перспектив нет — это два. Любовник ушел и надумал выйти замуж за другого — это третий, самый болезненный удар. Артур Лишь получает приглашение на его свадьбу — наивный зачин в стиле какой-нибудь Кэндис Бушнелл — и вдруг взрывается. Прийти на праздник ему слишком больно, отсиживаться дома по какой-то причине стыдно. Артур Лишь вытаскивает приглашения на самые безумные литературные фестивали, в самые отдаленные писательские резиденции, на самые глупые лекции и чтения. Он составляет целый маршрут — вокруг света за восемьдесят дней. Обстоятельства прекрасно складываются, и он начинает скакать из страны в страну с одним чемоданчиком.

На этом сходство с приемами Бушнелл, слава богу, заканчивается.

Никаких божественный осознаний, целительных слез, медитаций и возвращения к продуктивности и осознанности, к счастью, тоже не происходит — иначе не о чем бы было говорить. Вместо этого с героем происходят нелепости под стать его лишьнианскому характеру: любимые брюки сжирают бродячие псы, на его лекциях студенты заболевают от скуки, на фестивалях и премиях все до единого оказываются умнее, талантливее, известнее его. Артура Лишь никто не знает, а если и вспоминают — то только по имени бывшего любовника, легендарного поэта Роберта Браунберна. Вместо возрождения он получает лишь шлепки, даже не удары судьбы, а только смешные пиночки по заднице.

Грир использует очень интересный прием построения текста: на первый взгляд книга кажется простой, профанной, даже по-детски шероховатой. Только когда глаз привыкает к странной, местами захлебывающейся манере письма, начинаешь замечать хитрые ходы: как автор без конца перебрасывает тебя туда-сюда по хронологии, как невзначай в паре предложений может описать детство героя, его знакомство с кем-то, его метания, его унижения. Как в двух-трех разбросанных там и сям сценках может отражаться целая картина долгих-долгих отношений — да так, что ты начинаешь сам чувствовать и влюбленность этих людей, и напряжение между ними, и, наконец, скуку, томление перед расставанием, конец.

Язык автора с первого взгляда пугает — пугает то, как много он пытается «навернуть» в одной фразе. Это не привычная нам простота американской прозы, это не вычурная сложность европейцев — это что-то очень индивидуальное, выработанный автором за долгие годы (на самом деле Эндрю Шон Грир давно не новичок в писательском деле) стиль. Простые, точные, смешные диалоги вдруг сменяются многословной эротической сценой, нежной, скользящей; а потом Грир описывает какой-нибудь фантастический закат так, что ты видишь его как наяву; а потом вдруг на пороге главного героя садится гадить собака — всё сменяется быстро, смазывается, смешивается в трагикомическом коктейле, и не устаешь удивлять тому, как ловко тебя опять одурачили, — оторваться от этой игры невозможно.

Но есть и ощутимые промахи, будто бы доставшиеся автору в наследство от «гламурной» литературы. Мир, который восстает вокруг Артура Лишь, оказывается до обидного картонным — и дело не в лубочных верблюдах — берлинских барах — розовых закатах над рю Муфтар. Дело в людях. Второстепенные герои Грира, откровенно говоря, плосковаты — и похожи друг на друга. Складывается впечатление, что ЛГБТ-сообщество Калифорнии — какой-то розовый сладкий мир, где все обо всех заботятся, все рады всех видеть, отношения мирно заканчиваются простым телефонным звонком, люди поют в караоке на свадьбе у бывших возлюбленных, никто никого не ревнует, не ненавидит, не обижает. Думаешь: господи, вот бы кто-нибудь бы уже закатил настоящую сцену, скандал с криками и мордобоем. Но нет, ничего такого не происходит, жизнь течет просто и благостно, анти-Достоевский во всей красе.

— Ох, Артур. Разве двадцать лет — это мало? Разве это не долговечные отношения? И к тому же причем тут ты?
— Просто, по-моему, вы совершаете ошибку. Пожив самостоятельно, ты скоро убедишься, что лучше Кларка никого нет. То же самое случится и с ним.
— В июне у него свадьба.
— Да чтоб вас всех!
— Кстати, своего жениха он встретил во время той нашей поездки. Милый юноша, художник. Мы вместе с ним познакомились. <…> Я буду читать на свадьбе стихи.

Во время своего путешествия Артур Лишь почему-то встречает только геев или гей-френдли персон, сплошь красивых, добрых и умных. Но если перевести всё, скажем, в плоскость кинематографа — поставить главных героев на передний план, а второстепенных персонажей рассматривать как эдакую декорацию, — то начнет просвечивать наконец очень искренняя, очень — и это чувствуется — автобиографичная история, не без подлинной боли, что вообще-то не так частотно для современной переводной прозы, коммерционализированной по самые уши.

— Артур, это я, Мэриан.
«Нет, ну какие шутники!» — думает Лишь. Они его разыгрывают! У Пруста в конце есть сцена, где после долгих лет вдали от светского общества рассказчик попадает на прием и негодует, почему его никто не предупредил, что это бал-маскарад; на всех белые парики. Это не бал-маскарад. Просто все вокруг постарели. И, глядя на свою первую любовь, на его первую жену, Лишь не верит своим глазам. Шутка затянулась.

Забегу вперед и скажу еще, что путешествие главного героя — со всеми этими слонами, пустынями, болтовней о любви, пьянками и пошивом новых штанов — вот эта вся кутерьма событий нисколько его не изменила. Да, с читателем проделали хитрый трюк, проведя экскурсию не по Германии-Индии-Марокко, а по жизни, что казалась длинной, по любовным страданиям и чаяниям главного героя, обаятельного несчастного Артура Лишь. Совсем неслучайно здесь много раз упомянута «Одиссея» (к слову, неудачный роман главного героя носит название «Калипсо») — куда же без Гомера в книге о скитаниях и душевных муках. И, разумеется, как это часто бывает в книгах про хороших людей, Одиссей вернется к своей Пенелопе в новом сером костюме, чудища и неудачные рукописи будут побеждены, а всех женихов стихия сама раскидает туда, откуда пришли. Рассказчик снимет маску и окажется одним из героев, а роман Артура Лишь превратится в то, что вы держали в руках все это время, — простите, что раскрываю секреты иллюзиониста прежде времени.

А ведь и правда: оказаться здесь — настоящее чудо. Не потому, что их не сломили ни алкоголь, ни гашиш, ни мигрени. Нет-нет, вовсе не поэтому. А потому, что их не сломила жизнь с ее унижениями, и разочарованиями, и расставаниями, и упущенными возможностями, и ее плохими отцами, и плохими работами, и плохим сексом, и плохими наркотиками, с ее ошибками, и промахами, и подводными камнями, потому что они дожили до пятидесяти и до этого мгновения: до сугробов глазури, до гор золота, до маленького столика на гребне дюны с оливками, и питой, и бутылкой вина в ведерке со льдом, до заката, который дожидается их терпеливее любого верблюда.

Наивно? Пожалуй, что да. Но устоять невозможно, как перед головоломкой с сюжетом из знакомой с детства сказки. Собираешь — и не можешь не радоваться. Разгадываешь фокус с платочками еще в самом начале — и всё равно смотришь до конца, и получаешь удовольствие, и хлопаешь в ладоши. Видишь предсказуемый, сладкий, счастливый финал — и ничего не можешь с собой поделать; умиляешься, смеешься, грустишь, как в первый раз, даже если видишь представление в стотысячный, — в этом, наверное, и состоит мастерство писателя.

Так говорила богиня; во мне растерзалося сердце.

Дата публикации:
Категория: Рецензии
Теги: Эндрю Шон ГрирPopcorn BooksЛишь
Подборки: Книги про писателей,
0
0
10030
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь