Синдром вторых ролей

• Мигель Сихуко. Просвещенные. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2013. — 416 с.

Знакомство с романом «Просвещенные» напомнило атмосферу многолюдных вечеринок. Вы лениво курсируете из комнаты в комнату, краем уха захватывая пустые разговоры, пока от скуки не присоединяетесь к какому-то кружку. Вас привлекает спектр тем (деньги, отношения, искусство, политика, религия, семья) и уровень милой болтовни, задающий тон репликам. Речь по большей части держит незнакомый вам человек, и чем дольше вы вслушиваетесь в его монолог, тем очевиднее становится, что обращается он к одному-единственному собеседнику. Какие-то специфические словечки, юмор и перемигивания выдают этих людей. Остальные в кружке, покачивая бокалами, либо оценивают богатство речи, либо делают вид, что понимают контекст.

Я контекста не понимаю, и приведенные в конце примечания не улучшают мне жизнь. Колониальная история Филиппин и взаимоотношения этого государства с Америкой и Европой никогда не попадали в центр внимания российских СМИ. А дважды премированный в 2008 году на родине автора и на материке этот роман несомненно был написан для потомков завоевателей.

Две центральные фигуры «Просвещенных», филиппинские писатели 60-ти и 30-ти лет, давно поменяли вид из окна на нью-йоркский. Оба они — отпрыски известных семейств, в которых занятие политикой переходило от отца к сыну. Оба имеют европейское образование и подпитанные эдиповым комплексом революционные взгляды. Наконец, обоих гложет ответственность перед оставленной на островах (у каждого своей) дочерью и незаконченным шедевром.

Замкнутый на своем литературном прошлом старик и его амбициозный подмастерье составляют складный дуэт. Поэтому, когда тело старшего товарища внезапно находят дрейфующим в Гудзоне, Мигель Сихуко обещает себе прояснить причины этой странной, преждевременной смерти.

Филиппинская смекалка, которая обыгрывается в книге не раз, наглядно проявилась в пиаре «Просвещенных». Наделенный всеми пороками цивилизации молодой протагонист носит полное имя своего создателя, предоставляя интервьюерам смаковать вопрос об автобиографичности тех или иных эпизодов. Другой персонаж, Криспин Сальвадор, некоторое время гуглился как реальный человек: обилие библиографических сносок в прологе создают полную иллюзию его существования. Однако же к финалу эта отточенная псевдодокументальность обретает характер фантасмагории. Мемуарный труд двух героев объединяет их судьбы по принципу известной литографии Маурица Эшера «Рисующие руки».

На стадии завязки роман складывается как детективная история, к которой автор изредка теряет интерес, предпочитая насыщать текст шаржами на филиппинскую действительность. Чувство неполноценности и болезненная рефлексия — горькая участь тех, кто веками жил под присмотром колонизаторов.

Я подслушиваю, как неуверенно мои соотечественники говорят с экипажем [самолета. — прим. автора] на английском, который они, прожив годы на Западе, так и не освоили в совершенстве: вместо «пс» произносят «фс», гласные округляют, путают времена, согласные проглатывают — уверенно у них выходят только хорошо заученные общеупотребительные фразы. Мы сами, как и эти клише, — сборище стереотипов ... Трудолюбие и дешевизна — вот основные представления о нашем народе. И образ этот сложился из свойственного нам стремления к лучшей жизни.

Грубую иронию на тему недалекости и святой простоты филиппинцев продолжает череда анекдотов (качество юмора обойдем стороной) из будней эмигранта Эрнинга. «Быть честным писателем можно лишь вдали от дома и в полном одиночестве», — вспоминает Мигель слова учителя. Прямая речь Сальвадора в виде отрывков из автобиографии и других произведений методично прерывает повествование. Оформленные разным шрифтом эти фрагменты в совокупности с дистанцированным описанием подноготной Манилы, столицы Филиппин, и составляют фабулу «Просвещенных».

Лучшим определением этого романа может служить слово «дебютный» — таковым он и является. Собранная, по всей видимости, из недописанных рассказов и повестей, а также из воображаемых интервью с самим собой, книга Сихуко тем не менее не производит впечатление неумело накрашенной школьницы, наряженной в мамин гардероб.

В отличие от обогащающих роман игр разума, «неожиданный взгляд на новую Азию», о котором говорит один из канадских рецензентов, едва ли произведет впечатление на российского читателя. Хотя бы по той причине, что «экспортное» искусство стран третьего мира транслирует в Европу одинаковое изображение хаоса. Видимо, чувство неловкости и тоски, с которым в наши дни сопряжена идентификация родины, в какой-то момент стало проявлением патриотизма.