Хобби и Конек

• Здесь могла бы быть рецензия на сборник С. М. Даниэля «Статьи разных лет» (СПб.: Издательство Европейского университета, 2013. — 256 с.)

«Мы хобби финансировать не будем» ― это угроза министра культуры (!) не оставила равнодушным никого: одни позавидовали тем, чьи хобби якобы финансируются, другие возмутились, что их ученые занятия были названы чем-то вроде вышивания крестиком по заданному узору. Хотя, строго говоря, все, кто работают не в приемном покое, МЧС или, скажем, на Скорой помощи, ― могут быть обвинены в необязательности собственной деятельности. В краткосрочной перспективе уж точно.

Этимология слова «хобби» ― довольно занятна: так в конце XIII века называли маленькую лошадь, уже не horse, но еще не pony. Впоследствии, с 1550-х слово это стало обозначать детскую игрушечную лошадку hobbyhorse. Словцо hobbyhorse как обозначение любимого времяпрепровождения стало по-настоящему модным после выхода романа Лоренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» (1760–1767). Каждый герой его наделен своим hobbyhorse, коньком ― интересом, любимой темой для разговора или повторяющейся поведенческой практикой. Но hobbyhorse героев Стерна ― это, конечно, не просто хобби.

«Хотя я не берусь утверждать, ― рассуждает Тристрам, ― что человек и его конек сносятся друг с другом точно таким же образом, как душа и тело, тем не менее между ними несомненно существует общение; и я склонен думать, что в этом общении есть нечто, весьма напоминающее взаимодействие наэлектризованных тел, и совершается оно посредством разгоряченной плоти всадника, которая входит в непосредственное соприкосновение со спиной конька. ― От продолжительной езды и сильного трения тело всадника под конец наполняется до краев материей конька: ― так что если только вы в состоянии ясно описать природу одного из них, ― вы можете составить себе достаточно точное представление о способностях и характере другого».

В стернианском смысле конек, hobbyhorse ― это не просто праздное времяпрепровождение, это то, что проникает в нас, захватывает нас целиком, то, с чем хотело бы ассоциировать себя наше Я. И в этом смысле, мы все косвенно или прямо финансируем чьи-нибудь «коньки».

Деревянную лошадку, на которой любят ездить министры, узнать совсем не сложно, они и сами любят повторять: «Мы хотим, чтобы ученые были загружены и получали за это достойные деньги, и чтобы они делали работу по нашему заказу». Делали по нашему заказу ― вот hobby-конек министра, который мы, как налогоплательщики, финансируем, хотим мы этого или нет. В упряжке с ним другой конек: «те ученые, чьи работы не востребованы, будут искать работу в другом месте».

Востребованность. Эффективность. Современность. Это не просто конек ― это резвая тройка, запрячь которую грезят не только чиновники, но и интеллектуалы всех времен, вспомните только hobbyhorse Рембо: «Надо быть абсолютно во всем современным».

«Старомодный, неактуальный, реакционный» ― предсказуемые инвективы тех, чей hobbyhorse современность. Подобными словами редакция одного журнала предваряет статью из сборника С. М. Даниэля «Беспредметное искусствознание»: «Статья представляется типичным образчиком консервативной критики, за сто лет не слишком далеко продвинувшейся в своей аргументации».

Консервативной критики типичный образец ― какая отточенная формулировка! Боюсь только, что интеллектуалы, которые сегодня стремятся оседлать конька «Востребованность―Эффективность―Современность», по определению одного чешского романиста (блестящего ученика Стерна) рискуют стать ни кем иным, как «остроумным союзником своих могильщиков». Ведь кто будет одаривать звездочками эффективности погоны интеллектуалов? Вы думаете, что модное экспертное комьюнити, такое малочисленное, такое современное и такое эффективное? Боюсь, у чиновников на вас несколько иные планы. Это сейчас исследования по урбанистике Череповца so trendy, а про Пуссена ― ни черта. И под таким углом зрения Даниэль — «типичный образчик консервативной критики», а левацкие банальности социологов от искусства ― интеллектуальный пир духа. Но стоит только всерьез допустить триумф репрессивной риторики чудовища по имени «Эффективность-и-современность», то все, кто не в МЧС, ФМС и РПЦ окажутся свергнуты с парохода востребованности. И будет уже все равно: Пуссен, наружная реклама, Синди Шерман, урбанистика, Гутов, кластеры, Лидия Гинзбург, деревянное зодчество, Франсуа Вийон ― всем будет приказано «делать работу по нашему заказу» или покинуть здание, что многие уже и сделали...

...Здесь могла бы быть рецензия на сборник С. М. Даниэля «Статьи разных лет», но стоило только упомянуть имя Лоренса Стерна, что я неосторожно сделала, и текст начал извиваться и уклоняться, ведь, как говорил пастор Йорик: «В этом есть нечто роковое, я никогда не дохожу до места куда направляюсь».

«В книге Сергея Даниэля, искусствоведа, профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге, объединены статьи, написанные в течение тридцати пяти лет научной деятельности. Западноевропейское искусство XVII–XX веков, русское искусство XIX–XX веков, русская литература, проблемы методологии гуманитарного знания, язык искусствознания — таковы основные темы сборника, предлагаемого вниманию читателя. Кроме давно опубликованных работ, в книгу вошли статьи, подготовленные к печати, но в силу разных обстоятельств не увидевшие света».

Скучно? Конечно, нам скучно. Как скучно нам слушать того, кто шутит, не смеясь. Как скучно нам оказаться в компании с собеседником намного умнее, да еще и одетым получше. Как скучно нам лежать на газоне в Новой Голландии, демонстрируя всем не модненькую разноцветную обложечку новой книги Сьюзан Зонтаг, а брутальный серый картон с монограммой «Д» (именно так оформлен сборник). Как скучно нам писать о тех, кого любишь, а не о тех, кого презираешь.

Как рискуем мы заскучать, читая текст, написанный не фокусником и не шоуменом от искусствоведения, а автором, эстетическое кредо которого ― быть верным жанру. Не ждите анекдотов, непристойностей, политических памфлетов и нецензурной брани; только ссылки на Вёльфлина, Хейзингу, а то и на Гройса. Как восхищает меня эта верность! Пусть хоть в чьей-то вселенной академическая статья останется статьей, лекция ― лекцией, а роман ― романом. К слову сказать, недавно напечатанный роман Даниэля «Музей», рецензия на который была опубликована в «Прочтении», ― прекрасная русская проза, на которую в 2013 году мы уже редко надеемся.

Что же ждет того, кто согласится на эту читательскую аскезу и прочтет сборник от корки до корки? Кроме ожидаемых тем, которыми автор занимается на протяжении всей жизни (художественная структура произведений Пуссена, Рембрандта, искусство рококо (в данном сборнике впервые опубликованы статьи о «Грозящем Амуре» Фальконе и «Затруднительном предложении» Ватто), контексты творчества Петрова-Водкина, проблематизация языка искусствознания); опубликованы статьи, в которых автор рассуждает о загадочной композиции гоголевского «Портрета», оптике набоковского «Дара», архитектуре у Булгакова. Пронзительная, при всем формальном академизме, впервые опубликованная статья «Несколько слов о Пахомове», которая говорит многое не только о блестящем художнике, чье живописное наследие почти забыто, но и о всем русском XX веке.

Привыкнув к сухому академическому слогу профессора Даниэля, начинаешь замечать тонкие намеки и остроумные пассажи, которые он себе позволяет для того, чтобы украдкой подмигнуть читателю с ученой кафедры. В этом смысле статья «Кончетто. Изображение и слово в искусстве барокко» ― жемчужина барочного остроумия, и не только потому, что именно эту проблему и исследует.

Статья эта завершается напутствием, которое так легко принять за «типичный образчик консервативной критики», особенно, если быть одержимым коньком современности: «Мы не только не усложняем, но, как правило, недооцениваем реальную сложность художественных текстов барокко, а что касается конкретно живописи, то здесь мы более всего далеки от выработки адекватного понятийного аппарата. Отчасти, может быть, потому, что современная живопись оперирует куда более бедным языком, нежели классическая, и семиотическая насыщенность их несравнима. Живопись барокко требует переводческого, интерпретационного мастерства. Излишняя доверчивость глаза, его «глухота» к смыслу, усиливаемая визуальной напастью современной культуры, служит причиной того, что художественный перевод в области живописи составляет значительно более трудную задачу, нежели в области поэзии. Гонгору мы можем понять хотя бы благодаря искусству поэта-переводчика; Веласкесу мы посвящаем научные «подстрочники». Редкие попытки поэтической интерпретации картины мы встречаем с тем скептическим чувством, с каким поборник буквальности внемлет переводческому завету Вяч. Иванова: «С Протеем будь Протей, вторь каждой маске — маской!»

P.S. ...Дочитав книгу, я увидела сцену, так, как если бы она произошла на самом деле. Две мужские фигуры стоят в соборе. В Италии они оказались вместе случайно ― делегация, конференция, семинар, какая-то международная туса, на которые в 90-е еще было модно звать русских. Один — высокий, с элегантными и несколько меланхоличными жестами, будто уставший сам от себя, в безупречном костюме; второй постарше и пониже ростом, его фигура сохранила память о мальчишеской пластике: резкой, угловатой, оставшейся в его движениях от дворовых драк и деревенской рыбалки, — от того несмотря на возраст он мог бы показаться чуть ли не моложе своего спутника. Запрокинув головы, они оживленно спорят. Меланхоличный, наклоняясь, что-то шепчет второму на ухо, после чего оба выходят на улицу: один с кривой, но красивой ухмылкой, ― Рыбак же хохочет так, что ему не сразу удается прикурить. Закурив, каждый отправится в свою сторону: один и дальше будет преломлять все увиденное сквозь изощренные зеркала интеллектуального либертинажа и наслаждаться лишь ему доступными отражениями; другой продолжит набрасывать рыболовную семиотическую сеть, в надежде поймать ускользающего Протея.

Меланхоличный джентльмен потом напишет, что «Караваджо — эстет не меньший, чем самые изысканные маньеристы, и велик не тем, что писал Деву Марию с утонувшей проститутки, а тем, что своей гиперчувственностью растворил все границы между высоким и низким, прекрасным и безобразным», а Рыбак-структуралист, в книге, вышедшей на год позже , в 2013-м, отчеканит: «В соответствии с декларативно-прагматической установкой своего искусства Караваджо буквально вывернул наизнанку узаконенное Ренессансом пространство картины, превратил его из „убегающего“ в „прибегающее“».

Вы как хотите, господин министр, но раз мы с Вами все равно вынуждены (налогами, грантами, зарплатами или покупкой книг) финансировать чьи-то хобби, заскоки, наваждения, увлечения, hobbyhorse — то я выбираю те, что у этих двоих.