Маргарет Сэлинджер. Над пропастью во сне: Мой отец Дж. Д. Сэлинджер

• Перевод с англ. А. Миролюбовой
• СПб., «Лимбус Пресс», 2006
• Переплет, 576 с.
• ISBN 5-8370-0430-0
• Тираж: 3000 экз.

Человек с отверткой

Можно начать с недоумения: как же так? Писатель жив, а о нем его собственная дочь пишет воспоминания. Причем не просто воспоминания, а воспоминания-исследования. То, что вспоминается о папе-маме, бабушке, тете, брате и о себе, дочка писателя перемежает анализом произведений отца, цитатами из его повестей и рассказов. Личную память подпирает рефератом прочитанных книг, скажем, о евреях в Америке в предвоенный период или о боях в Европе 12-го пехотного полка, в которых отец принимал участие в качестве войскового разведчика.

Между тем отец, писатель Джером Сэлинджер, устами самого своего главного, самого знаменитого своего героя, Холдена Колфилда, предупреждал: «…у моих предков, наверно, случилось бы по два инфаркта на брата, если б я стал болтать про их личные дела, особенно у отца». И дочка, Маргарет, не то что не знает эти слова, она их дважды в своей книге цитирует. Однако все одно «болтает про личные дела, особенно у отца». Причем болтает абсолютно безжалостно, без соблюдения каких бы то ни было приличий: «…жизнь в доме матери становилась все более сексуально напряженной и небезопасной. Она спала уже с совсем молодыми парнями, студентами колледжа… Как это унизительно, когда мать ведет себя вроде распущенной, непокорной сестры».

Читая такое, начинаешь думать, что Джером Сэлинджер и Клэр Дуглас, американский еврей и английская аристократка, конечно, совершили немало ошибок в воспитании своих детей (а кто их не совершал?), но одна была кардинальная: когда в четыре года маленькая Пегги сразу же, с первого раза наиграла мелодию на фортепьяно, талантливую девочку надо было бы отправить учиться музыке. Писала бы сейчас кантаты и симфонии, оперы и балеты, а не мемуары о папе с мамой.

Нет, для широкого читателя все это куда как интересно, но папе с мамой каково! А мне каково, словно бы спешит возразить Маргарет Сэлинджер, вырасти в странной, сдвинутой по фазе семье, в семье, словно из романа Фицджеральда «Ночь нежна» или «Великий Гэтсби»? Да, вот это, пожалуй, самое удивительное, что есть в этой бесстыжей, откровенной и нежной книжке. Маргарет (лучше называть ее Пегги, во-первых, короче, во-вторых, она сама себя так называет) описывает историю своей семьи. Мама, эвакуированная из Англии в США во время Второй мировой и проведшая свое детство в приемных семьях, интернатах и монастырских приютах, покуда ее родители занимались историей раннего итальянского Возрождения. Отец, воспитанный в совершенно иной, любвеобильной, нежной семейной обстановке и с размаху врезавшийся в антисемитские настроения, которые перед Второй мировой были куда как сильны и в Америке.

Пегги описывает встречу, совместную жизнь, разрыв этих людей, старается показать, откуда появились герои Сэлинджера, изумившие мир, а не одну только Америку, Глассы и Холден Колфильд, а читателю кажется, что он в мире другого писателя — Фицджеральда, умершего незадолго перед тем, как Джером Сэлинджер ушел в армию. Тогда-то соображаешь, прикидываешь, что из всех американских писателей Сэлинджер ближе всего не к Хемингуэю, с которым переписывался и встретился в 1944 году в освобожденном Париже, но именно к Фицджеральду.

Хрупкость, нежность, одиночество, потерянность, сила таланта и никакого мачизма, никакой подчеркнутой мужественности — и это при том, что «Сэлинджер участвовал в высадке союзнических войск в Нормандии, прошел весь путь от Юта-Бич до Шербура, от сражения на Перегороженном поле и кровавой битвы при Мортене до Гюртгенского леса в Люксембурге и битвы за вал». Несовпадения, противоречия, нестыковки одного с другим, настоящая таинственность — вот что поражало в Сэлинджере-писателе и вот что поражает в Сэлинджере — персонаже книги его собственной дочери.

Автор самой проникновенной, самой сокровенной книги о нервном подростке и человек, беседующий со своей десятилетней дочерью так, что она кричит: «Может, хватит меня допрашивать?», на что получает спокойный и четкий, «писательский» ответ: «Вообще-то, это моя профессия. Единственное, что я хорошо умею, это — допрашивать пленных». Даже учитывая то, что служил Сэлинджер в армии не тоталитарной, а демократической страны, где принято пленных допрашивать, а не пытать, — все одно славно.

В общем, писатель Сэлинджер воспитал себе на голову писательницу; человека, безжалостно всматривающегося в окружающий его мир и старающегося разобраться в непростых человеческих отношениях. Писатель — это ведь «человек с отверткой». Ему бы поковыряться в чем-нибудь запутанном и сложном, развинтить что-то, а потом снова собрать. Опасный, надо признать, человек. Он становится еще опаснее, когда сталкивается с чем-то по-настоящему запутанным. Например, почему Джером Сэлинджер на вершине успеха и писательского признания в 1965 году перестал писать, ушел в затвор, окончательно замкнулся в своем вермонтском Корнише? Но это еще не самое запутанное, с чем сталкивается Пегги Сэлинджер. Самое запутанное, конечно, кто — он, мой отец, Дж. Д. Сэлинджер — герой или чудовище? Вождь или ведомый? Самый свободный человек на земле или закомплексованный невротик? Кто — она, моя мать, Клэр Дуглас? Несчастная, умная, красивая женщина или ненормальная нимфоманка? И, наконец, кто — я? Маргарет Сэлинджер, Пегги, сменившая массу занятий, от автомеханика до капеллана, чтобы в конце концов осесть в хоре и написать откровенную книжку о своей семье — «гадина, змея подколодная» или талантливая, честная писательница? Вопрос, знаете ли…