Чарльз Буковски. Записки старого кобеля

  • Авторский сборник
  • Перевод с англ. Ю. Медведько
  • СПб.: Новое культурное пространство, 2006
  • Обложка, 232 с.
  • ISBN 5-902404-10-Х
  • 500 экз.

DONэT TRY*

Сиди себе и барабань по клавишам. Мне показалось это не слишком обременительным. Просто сиди у окна, попивай пиво — и пусть себе идет, как пошло. Что получится, то и получим.

Чарльз Буковски

Получилось неслабо. И вот наконец вышли в издательстве «Новое Культурное Пространство» «Записки Старого Кобеля» Чарльза Буковски. Книга, знаковая для самого автора, потому что первая (1969). Потому что и не задумывалась как книга, а выдохнулась отчаянно — как и многое «набарабаненное по клавишам» впоследствии. Книга, впервые изданная на русском языке, вышла, как всегда, по-русски, то есть через задницу — вначале на нас внезапно обрушили бесконечные журнальные публикации, сборники стихов, рассказов, романов и только теперь — «Записки Старого Кобеля», визитную карточку автора.

Сборник составлен из очерков, написанных для одной левацкой газетенки в Лос-Анджелесе, в которой Буковски проработал около двух лет, ведя там авторскую колонку. Проработал бы и дольше, но газетенку прикрыли. После чего Буковски уволился со всех своих работ и заделался профессиональным литератором. Именно в этом сборнике предельно жестко и точно поставлены вопросы и намечены темы, к которым он будет постоянно возвращаться впоследствии. Это как конспект предстоящей жизни. Жизни писателя, презревшего все законы, кроме законов творчества: «Судьба — слово. Вперед. Будь шутом во мраке. Смешно. Смешно. Еще одна строчка».

Он переменил множество профессий. И не работал вовсе, и работал клерком в почтовом офисе. Но основным местом своей работы он всегда считал Министерство Свободного Времени. Там он числился естествоиспытателем. Испытателем собственного естества на фоне безумного мира. Там и ставил над собой невероятные эксперименты, добросовестно и страстно записывая свои наблюдения.

Бук жил на реактивной скорости. Без оглядки и безбашенно, по принципу ошпаренного таракана. Но жизнь не прибавляет здоровья. Жить вредно. Чем азартней вгрызался он в эту жизнь, тем сильней росло в нем разочарование: «Текущие краны, лысая резина, приступы раздражения — все это печальней смерти». И еще — хотя и не только поэтому — Бук пил. Потом писал о том, как пил за то, что жил. Еще писал о том, как писал о том, как пил за то, что жил. Писание было для него естественной потребностью — как курить, есть, пить и делать наоборот.

На самом деле Чарльз Буковски имеет такое же отношение к литературе, как Том Вэйтс к рок-музыке, Боб Дилан — к поэзии, Кейт Херинг — к живописи. Как живая, пульсирующая плоть — к дребедени бесконечных «измов». Он принципиально вне течений, вне тусовок. Его острый глаз подмечает и творческое кокетство, и человеческие слабости во многих титулованных современниках — от Хемингуэя до Алена Гинзберга. Сам он старается избежать «черной метки», выдаваемой всем, кого мир поймал в сети признания. И когда признание наступило, он продолжал сопротивляться, по-юродски глумясь над обществом и эпатируя его своим беспробудным пьянством и шокирующим поведением. В своих выступлениях в университетах он менее всего напоминал книжного интеллектуала: «Интеллектуальный человек говорит о простых вещах сложно, а художник о сложных — просто». Он, конечно, считал себя художником. Но простота его прозы обманчива. Как и небрежность письма. Каждая фраза как сжатая пружина. Каждая деталь не случайна и точно метит пространство. Его короткие «отступления» поднимают прозу до поэтических обобщений.

Герой почти всех его очерков, вошедших в сборник (как впоследствии и большинства романов), — сам автор, крепко усвоивший завет Ф. М. Достоевского — «Для того чтоб достичь универсального, надо высказывать глубоко личное». Именно поэтому, человек огромной культуры, знаток классической литературы и музыки, Чарльз Буковски пишет о том, что испытал сам, о том, что мог потрогать своими руками. Это все, как правило, вещи малосимпатичные: «Я предпочитаю слушать про жизнь американского бродяги, чем про смерть греческого бога».

Проститутки, завсегдатаи баров, шоферюги — искалеченные жизнью и слабо подозревающие о ее прелестях люди, не читающие книг в принципе, — населяют страницы его произведений, написанных с обжигающим драйвом. Любит ли Бук свое окружение? Вряд ли. Иногда жалеет. Здесь никто не «звучит гордо». Но Буковски не предлагает сладкий обман во спасение. Он ищет правды. Жестокой правды. Правды в разгадке человека — этой бесконечной тайны, понимая, что именно это и является предметом и задачей искусства. И чаще всего остается разочарованным: «Почти все рождаются гениями, а хоронят сплошь идиотов».

Он обращался к философам и поэтам, но ему казалось, что они опустили какую-то суть. Он не согласен с Богом. С его замыслом о творении. Он спорит с ним. Он глумится над всем, что незыблемо. Но даже в его юродстве живет по-детски трогательная вера. Вера в пьяненьких и несмышленых, нелепых и наивных, униженных и оскорбленных: «Если хотите узнать, а где же Бог, спросите у пьяниц».

Любителям детективов, гламура, модного интеллектуального чтива здесь искать нечего. Хотя, впрочем, именно они первыми бросились сметать книги Чарльза Буковски с парижских прилавков, когда во время первого своего прямого эфира в передаче для французских интеллектуалов он хватал за ляжки телеведущую, а потом, пьяный, внезапно отрубился в студии. И это тоже Бук.

Сегодня в России Буковски издаваем, любим, популярен. В каждой компании, невзирая на возраст и социальный статус, найдешь человека, читавшего его и почитающего. Чем так пришелся по сердцу нам этот типичный американец из семьи немецких эмигрантов с неожиданно славянской фамилией? Скорее всего, тем, что, сокрушая все общепринятые нормы, он тем не менее один из немногих наследников великой мировой и — прежде всего — русской литературы с ее так и не решенными вопросами: Кто виноват? Что делать? Доколе? Тем, что не побоялся, вскрыл и поставил диагноз человеку. Изначально одинокому, неприкаянному, страдающему. Диагноз неутешительный, почти не дающий надежды на благополучный исход. Тем, что ставил все свои жестокие опыты на себе и понял, что помощи ждать не от кого, что спасение каждого в его собственных руках. И больше всего на свете он ненавидел толпу. Видя изначально заложенную в ней несвободу:

«Толпа выбирает у писателя, из его произведений, все, что ей нужно, и отторгает остатки. Но то, что она берет, чаще всего оказывается самым последним, что ей требуется, а вот отторгает она как раз то, что ей больше всего необходимо. Тем не менее это позволяет мне создавать мои маленькие святые отступления, не заботясь, поймут их или нет, иначе творцов вообще не существовало бы…»

В этом признании есть доля лукавства, смахивающего на самозащиту и выдающего в авторе человека ранимого. Конечно, ему хочется, он даже уверен, что хоть кто-то поймет именно то, что необходимо. Верит, что он не одинок в этом мире. Верит, что «даже персик в один прекрасный день возопит».

И все-таки на могиле своей он просил написать единственное — DON'T TRY.

* НЕ ПЫТАЙТЕСЬ (англ.) — фраза, выбитая в качестве эпитафии на надгробной плите Чарльза Буковски (вкупе со стилизованной фигурой боксера в боевой стойке).

Дата публикации:
Категория: Рецензии
Теги: Издательство «Новое культурное пространство»Чарльз Буковски
Подборки:
0
0
5666
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь