Роман Сенчин. Зона затопления

Новое произведение Романа Сенчина — остросоциальная вещь, вступающая в диалог с известной повестью Валентина Распутина «Прощание с Матерой». Жителей старинной сибирской деревни в спешном порядке переселяют в город — на этом месте будет строиться Богучанская ГЭС. Книга наполнена яркими историями людей — среди них и потомственные крестьяне, и высланные в сталинские времена, обретшие здесь малую родину, — не верят, протестуют, смиряются, бунтуют. Два мира: уходящая под воду Атлантида народной жизни и бездушная машина новой бюрократии…

ИДЕТ ВОДА

Игнатия Андреевича Улаева называли в родной деревне Молоточком. Слышалась в этом прозвище насмешка над его прямо страстью вечно всё перестраивать, ремонтировать. Забор подновлял два раза в год — осенью и весной, крыши стаек, дровяника перекрывал бесперечь, настил во дворе при первом намеке на то, что одна плаха затрухлявела или просто не так плотно прилегает к другим, начинал перебирать. Даже ящики для куричьих гнезд и собачью будку не оставлял Молоточек в покое.

Жена, пока жива была, ругалась: «Уймись ты, долбила! В мозгу уже эти гвозди твои!» Соседей тоже раздражал стук и стук с утра до ночи.

Теперь у Игнатия Андреевича молотка не было. Вообще квартира стояла почти пустая — лишь самое необходимое, чтоб поесть, поспать, посидеть перед телевизором.

Хотя привез из деревни много чего. Всю квартиру забил до отказа. Из прихожей расходились узенькие тропинки в комнату, кухню, туалет. А вокруг мешки, коробки, углы разобранной мебели, коврики, половики, даже струганые доски на всякий случай.

Приезжала дочь из Ачинска, попыталась разобрать, распределить; Игнатий Андреевич махнул рукой: «Сам потом».

Больше года прожил так, все собираясь, а потом понес на улицу. Удивился, увидев возле контейнеров целые горы коробок, тряпок, полок, железок. По привычке подбирать нужное стал было в этих горах копаться. Опомнился, отдернул руки, заматерился.

Через пару дней встретил в магазине своего земляка Виктора Плотова, бывшего учителя труда, сказал ему, что выкинул многое из того, что привез, чем там, в деревне, дорожил.

— Да мы тоже избавились, — ответил Виктор скорбно. — Куда тут девать? А давило так, моя аж задыхаться стала.

— Во-во! И я. Спать не мог... К чему мне теперь уж барахло это?..

Жил Игнатий Андреевич один. Побоялся уезжать далеко от родины к кому-нибудь из детей.

— Седьмой десяток добиваю. Докряхчу тут уж. Хоть кого знакомых буду видеть. А чего мне в Ачинске или Бердске каком-то?

Вскоре, правда, ему пришлось пожалеть, что так круто обошелся с вещами: зимой в гости зачастили мужики-односельчане, а усадить всех — собиралось иногда человек семь-десять — было некуда. Пришлось идти в магазин мебели, купить несколько табуреток.

Выпивали редко, в основном под чай и сигареты вспоминали прошлое, делились новостями и слухами, известиями, что там и как теперь на месте их деревни Пылёво.

— Сын плавал тут перед шугой — вода до школы дошла, — сообщал старик Мерзляков, и собравшиеся несколько минут молча представляли место, где была школа, расстояние и высоту до того, прежнего, берега.

— Высоко-о, — вздыхал за всех кто-нибудь.

— А, это, там ведь памятник фронтовикам стоял, — вспоминал другой. — Не слыхал, его-то забрали?

— Забрали-забрали. Теперь все такие памятники на кладбище стоят. Рядком.

— М-м, ну ладно...

Но обязательно появлялся и несогласный с «ладно»:

— Не на кладбище таким памятникам место, а на площадях центральных, возле школ. Это символ, чтоб ребята видели, помнили.

— Здесь, в городе-то, столько площадей не наберешься — со всех деревень расставить.

— Ну да...

Курили, вздыхали.

— И сколько деревень затопило, получается?

— Ну давай считать.

И с горьким каким-то удовольствием перечисляли названия не существующих больше сел и деревень:

— Кутай, Пылёво наше, Сергушкино...

— Сергушкино-то при чем? Оно стоит. До него никакой потоп не доберется.

— Избы стоят, а людей убрали. Техники там! Всё, что насобирали по окрестью, — туда. Барж на десять хватит загрузить железом.

— Ну, мы не про это счас... В общем, Сергушкино тоже считаем...

— Проклово, Большаково.

— Усово...

— Красивая деревенька была.

— Да, маленькая, но как игрушка.

— Немцы строили, чего ж...

— Не немцы, а литовцы.

— Ну, разницы-то...

— Косой Бык, Селенгино, — упорно продолжал тот, кто предложил сосчитать.

Но его снова перебивали:

— Селенгино уж давно пустым стояло.

— По бумагам-то было. Да и дома оставались...

— Костючиха там до последнего жила. Старуха такая — ух! Всех гоняла...

— Померла.

— Да ты что! Не слыхал...

— Буквально перевезли ее, и через месяц... Теперь какой-то суд с роднёй.

— А чего?

— Ну, квартира не в собственности была, поэтому город, или кто там, не отдает родне... Ну, там черт ногу сломит разбираться.

— Мозги.

— А?

— Мозги сломит.

— Мозги-то мы себе здорово повывихивали. До сих пор как в чаду.

— Эт точно.

— Эх-х...

— А с Таежным как? Неужели оставят?

— Часть расселили, но в основном стоит.

— Там так — у кого изба на суше, а огород — на дне. Кочегарка на самой кромке — метров десять буквально от воды...

— Вроде, слышал, дамбу какую-то мощную сыплют. Важный, говорят, поселок, нельзя терять.

— Ну дак, федеральная трасса через его проходит.

— И чего? Дорога дорогой, а людей-то зачем там держать? Они вообще там в панике — каждый день ждут, что затопит. Тем более сейчас, зимой...

— Может, хе, деньги кончились — переселять. Разорились на нас.

— Они разорятся...

— Вон и Путин на пуск гидры не приехал. Из Москвы руководил. Сэкономил.

— Приехал бы, порыбачил заодно.

— Да чё ему у нас... Его Шойгу на рыбалку в такие места возит!.. А мы... в говно превратили реку...

Приходил к Игнатию Андреевичу и Алексей Брюханов. После долгой непонятной болезни он похудел, потускнел... В первое время, выписавшись, пытался добиваться правды — что же все-таки это у него за язвы на руках (они, черноватые, то исчезали, то появлялись снова, гноились), но заметил: чем громче добивается, тем сильнее сторонятся его окружающие, — мало ли, действительно, чем заражен, — и бросил. Принимал рекомендованные лекарства, они вроде бы помогали.

В основном помалкивал, усмехался горьким шуткам и острым словам земляков. А потом стал приносить листочки.

— Дочери купил компьютер и сам в него лазить наладился. В Интернет. Много там всего... Для чего раньше надо было целую библиотеку перелопатить, теперь за пять минут найти можно. Там и про наши места много чего. Могу почитать. Записал кое-что.

— Давай-давай, Леш, хоть узнаем.

Брюханов кашлянул, объяснил:

— Это путешественник, еще до Петра Первого, семнадцатый век... Не путешественник то есть, а посол. В Китай ехал и к нам забрался. Дневник вел... И вот он пишет, короче: «На левой стороне деревня Кутай, от острова Варатаева две версты. На той же стороне речка Кутай. А на той речке поставлена мельница, и сбирают на Великого Государя...»

— Погоди, — остановил Брюханова Геннадий, бывший тракторист, а теперь грузчик в торговом центре. — Погоди, почему на левой стороне? Кутай же на правой был.

— Может, раньше на левой, — заикнулся Игнатий Андреевич, — три века назад-то...

— Ну а речка тоже место поменяла?

— Леха неправильно списал, видать.

Невесело посмеялись.

— Я думаю, это он относительно себя определял, — предположил Брюханов. — Он же вверх плыл. И от него, значит, слева.

— Гм... видимо... Чего там дальше?

— «А как идешь от деревни Кутая, и от того места идут всё острова, и другого берега не видать».

— Угу, угу, значит, точно вверх шел. Островов выше Кутая полно.

— «На той же стороне деревня Огородникова, от речки Кутая пять верст. На той же стороне деревня Кромилова, а под деревнею речка Мамырь, от деревни Огородной четыре версты. На правой стороне деревня Софронова...»

— А что это за Мамырь? — нахмурился, вспоминая, Игнатий Андреевич. — Под Братском, знаю, Мамырь есть, село... Это он уже в Иркутскую область, что ли, уплыл?

— Да вряд ли... Да мало ли Мамырей? У иркутов и поселок Кутайский тоже есть. Тоже недалеко от Братска.

— Да?.. То-то с нами не церемонились — одним Кутаем больше, одним меньше... Москву бы не стали топить...

— Хе-хе, эт ты к месту сказанул. Про Москву. С минуту молчали, представляя, что вот появилась идея перегородить Москву-реку, построить на ней ГЭС. И началось расселение москвичей по России...

— А Пылёво-то, — не выдержал Виктор Плотов, — Пылёво наше там хоть упоминается?

Брюханов мотнул головой:

— У этого — нет. Дальше будет... А здесь вот что интересно: оказывается, столько деревень стояли между Кутаем и Усть-Илимском. Тут названий двадцать. — Глянул в бумагу: — Софронова, Суворова, Смородникова... И вот, кстати: «Против той деревни Смородникова искали жемчуг. И в тех местах жемчугу сыскали небольшое, и велми мелок. Только сыскали одно в гороховое зерно грецкое».

Это сообщение вызвало долгий спор. Одни удивлялись и не верили, что в их реке могут обитать жемчужницы, другие уверяли, чуть не божились, что видели не только эти раковины, но и мелкие жемчужины в них.

— Ну, я даже и не додумался, что это жемчужина, — говорил Женька Глухих. — Думал, песчинка такая крупная. Мало ли...

Ему не то чтобы верили, но опасались объявлять, что врет, — именно Женька, выпивоха и шалопай, никчемный мужичок, притащил несколько лет назад в деревню осетра на сорок килограммов...

— А вот здесь про Пылёва, — продолжал Брюханов, — который, наверно, и деревню поставил. Или сын его... «Вверх по реке деревня Кутайская, а в ней пашенные крестьяне: Дёмка Привалихин, Васька Пылёв, Ивашко да Лучко да Климко Савины».

— Привалихин, — вздохнул Виктор. — Сколько всего случилось за триста лет с лишним, а фамилия сохранилась. Не фамилия даже — род!

— Ну, в документах куча фамилий знакомых. Заборцевы, Рукосуевы, Сизыхи, Верхотуровы, Саватеевы, Усовы. Моих предков полно — Брюхановых.

— Да-а, веками держались. А вот взяли их... нас всех и — смыли.