Александр фон Шёнбург. Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить

Отрывок из книги

О книге Александра фон Шёнбурга «Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить»

Королева Мария, бабушка теперешней королевы Англии, урожденная принцесса Текская, имела странную привычку. Каждый раз, интересуясь делами одного из своих подданных, она спрашивала:

— Как дела у вашей бедной матушки? — Или: — Как дела у вашей бедной дочери?

Она часто произносила слово «бедная», и при дворе гадали, что именно она имела в виду. А все обстояло очень просто: бедным, по мнению королевы Марии, был всякий, кто не имел королевского происхождения. И как же она была права! При моей первой встрече с королевой Елизаветой II мне тоже пришлось в этом убедиться. Дело было накануне свадьбы принца Эдварда с Софи Рис-Джонс. Принц Эдвард, как младший сын королевы, не мог претендовать на государственный праздник, и королевская семья, вероятно, почувствовала большое облегчение от того, что эту свадьбу можно отметить как семейное торжество. В Виндзор была приглашена и куча немецких родственников. Среди них — внучатая племянница, принцесса Ирина Гессенская, и некий журналист, вот уже несколько недель женатый на ней, — я. Право присутствовать на семейном празднике в Виндзорском замке — для журналиста вещь необычная. Скорее уж сутенер из района Сан- Паули получит приглашение на чай к Папе Римскому. Думаю, нет ни одной профессии, к которой в Виндзоре относятся с таким нескрываемым презрением, как профессия репортера. Особенно решительно высказывается о журналистах двоюродный дед Ирины принц Филипп. Когда во время визита на Гибралтар ему показывали знаменитую Обезьянью скалу, то он очень громко, чтобы могла слышать вся орда обступивших его журналистов и фотографов, спросил:

— Ну и кто тут обезьяны, а кто — репортеры?

Во время государственного визита в Пакистан один из папарацци свалился с высокой лестницы, где он пытался найти наиболее удачный ракурс для фотографии. Сочувственный комментарий принца Филиппа:

— Надеюсь, он сломал себе шею.

Так что я поостерегусь и не стану подтверждать наихудших опасений великодушных хозяев приема, распространяясь о подробностях моего пребывания в Виндзоре. Такое оскорбление святая святых может повлечь за собой тяжелые последствия. В одной из следующих глав я расскажу, что случилось с теми, кто на это решился. Здесь же я хочу просто описать, как все было со мной, как я себя чувствовал, неожиданно оказавшись в английской королевской семье. Пребывание при королевском дворе требует чрезвычайного напряжения, все время думаешь, как бы не сделать или не сказать что-то не так. Приходится контролировать любое движение, любой вздох, ведь не хочется кому-то не понравиться, все душевные силы направлены только на одно: постоянно объясняешь себе поведение остальных придворных и с утра до вечера непрерывно находишься в состоянии повышенного внимания. Все это очень, очень утомительно.

Уже в первый вечер в Виндзоре меня посадили рядом с королевой. Очевидно, королева хотела оценить мужа своей внучатой племянницы. Ее положение таково, что она почти никогда не встречается с людьми, которые в ее присутствии не чувствуют себя крайне напряженно. Одна из придворных дам позднее рассказала мне, что за долгие годы королеве пришлось привыкнуть к самым странным реакциям. Даже могущественные государственные деятели вдруг начинают заикаться, когда оказываются перед ней, другие от одного только смущения говорят такое, чего стыдятся потом и через много лет. К счастью, к исконным королевским добродетелям относится умение как можно быстрее помочь собеседнику выбраться из сложного положения и, в случае необходимости, спасти его от мучительного позора. Когда однажды генерал де Голль незадолго до конца своего правления был приглашен со своей женой Ивонной на ужин в Виндзоре, кто-то через стол спросил мадам де Голль, чего она особенно ждет от предстоящей жизни на покое. Мадам де Голль ответила — тут надо представить себе ее английский с очень сильным французским акцентом:

— A penis!

Тишина. Неприкрытый ужас. Даже обслуга ошалела и замерла. Пока молодая королева не спасла положение и не перевела на нормальный английский то, что попыталась сказать мадам де Голль:

— A, поняла: happiness, счастья.

Но когда во время ужина я сидел рядом с королевой, то благодаря поданному перед этим сухому мартини ощущение, что я — на Страшном суде, уступило место какому-то задору. Я был готов разговаривать. Но о чем, собственно, разговаривают с королевой между закуской и главным блюдом? Ответ: поначалу вообще ни о чем. Я сидел в своем старом-престаром смокинге, к счастью любезно вычищенном одним из королевских слуг, и ждал, чтобы королева удостоила меня хотя бы одним словом. Или, по меньшей мере, взглядом! Но этого не происходило. Я оставался для нее пустым местом. Мне было не известно одно правило (кто-нибудь мог бы меня и предупредить!): беседа при английском дворе подчиняется другим законам, чем на континенте. Если в Европе весьма непринужденно разговаривают по очереди то с соседом справа, то с соседом слева, то здесь принято первую половину приема болтать со своим соседом с правой стороны, а вторую — с соседом слева. Я сидел слева от королевы. Когда она наконец повернулась ко мне, я уже был в некотором ступоре от шока.