«Вот вам тиски, вот набор плетей…»

Классифицируя жанры кинематографа как высокие и низкие, ко вторым киноманы прежде всего относят триллер. Забавный парадокс заключается в том, что фильмы изобретателей триллера Фрица Ланга и Альфреда Хичкока занимают в зрительском сознании место недостижимого эталона и высокой классики мирового кинематографа, существующей как будто бы вне всяких жанровых категорий. У такого отделения зерен от плевел есть, впрочем, справедливые резоны.

Дело в том, что триллер является подлинно синтетическим киножанром, объединяющим множество элементов, которые могут по-разному сочетаться: к триллерам в разное время относили детективные, шпионские и гангстерские фильмы, а также хорроры, нуары и эротические драмы самого разного качества и свойства.

Кроме того, хороший триллер всегда отличается выраженным национальным характером, определяющим в итоге свою аудиторию, правда, по признаку не национальности, а стилистических пристрастий. Снятый в конце 1990-х американский телефильм про профессора, который убил свою любовницу-студентку, а потом заметил, что жена начала что-то подозревать, и южнокорейская вариация на тему Кафки, выдержанная строго в красно-черно-белых тонах, могут привлечь одного и того же зрителя. Однако они расскажут разное о внутреннем мире своих истинных поклонников, каждый из которых наверняка отнесется к одной картине с большим трепетом, чем к другой.

Единственным достоверно определяющим и объединяющим все его «поджанры» признаком триллера является чувство тревоги, страха, напряженного ожидания, волнения (или всего этого вместе), испытать которое и жаждет зритель. Плохо подвластные силе даже самого мощного рацио, эти ощущения, имеющие животную природу, вероятно, и низводят триллер до низкого жанра. В то же время настоящий его ценитель, не прикрывающийся жалким правом на guilty pleasure, наверняка даст более любопытное объяснение своему интересу и отметит, что хороший триллер всегда посвящен человеческим слабостям — теме не только интересной, но чертовски важной как раз для тех, чье существование определяется отнюдь не только инстинктами. О двух таких слабостях — жажде «справедливой» мести и жестокости — повествует лента «Очень опасные парни», обладающая, как и положено, рядом специфических черт израильского кино.

В тихом израильском пригороде пропадет уже не первая маленькая девочка. Скоро в лесу найдут ее обезглавленный труп, а вероятный маньяк — зашуганный учитель богословия (Ротем Кейнан) — избежит наказания благодаря неуемному темпераменту ведущего дело следователя (Лиор Ашкенази). Сходу применив к подозреваемому допрос с пристрастием, тот будет вынужден под давлением начальства выпустить очкарика, но со страстью поведет личное расследование. Интересы полицейского совпадут с целями отца погибшей крошки (Цахи Град), который как раз купил домик с хорошо изолированным подвалом.

Одна из причин, по которой «Очень плохие парни» (чьи авторы в 2010 году обогатили мировой кинематограф первым израильским фильмом ужасов «Бешенство») вышли за рамки национального проката, — публичная похвала Квентина Тарантино. Назвав картину лучшим фильмом, который он видел в 2013 году, режиссер, известный вполне определенными кинопристрастиями, оставил будущих зрителей дожидаться черной комедии с элементами абсурда и карнавального насилия. На деле же насилие оказалось предельно реалистичным, абсурд — умеренным, но изобретательным, а комедия — остроумной, но совсем не веселой.

Награжденный израильскими киноакадемиками призом за лучшую операторскую работу, лучший звук и саундтрек (композитор — Франк Ильфман), этот фильм, безусловно, отличается еще и последовательной и жесткой драматургией, а также отменными чувствами ритма и меры. Стремительное движение к предсказуемо жутковатому (но не очевидному с точки зрения деталей и крутизны генерального сюжетного поворота) финалу прерывается здесь только редким вторжением вполне обыденных внешних сил. Встреча с каждой из них сулит спасительную передышку и падение напряжения, но в итоге, напротив, предвосхищает новый виток центрального сюжета. На этот эффект как раз работает нетрадиционным образом используемая комедийная составляющая.

Вот Гиди, отцу убитой девочки, звонит его взволнованная родительница — но разговор, начавшийся как классический анекдот про еврейскую маму, совсем не смешит зрителя, знающего, что происходит в этот момент в подвале Гидинькиного (так называет героя папа, который привезет сыну мамин суп) дома. Перед нами не потешный сторонний эпизод, а нечто, больше всего напоминающее уловку, которую придумывает наш мозг во время ночного кошмара: каждый, наверное, пытался вести во сне диалог с какой-нибудь страшной силой (и речь отнюдь не о еврейской маме).

А вот полицейский встречает на пустынной дороге араба на белом коне и одалживает у него айфон. Пока набирается номер, эти двое ведут дипломатичную беседу, что совсем не предвещает беды — по крайней мере той, о которой мы узнаем через несколько секунд (а смысл известия осознаем только несколько минут спустя). Смешное и страшное рифмуется здесь в одних и тех же образах, взглядах и лицах — потому зрительское напряжение и не ослабевает до самого финала, несмотря на кажущуюся традиционность сюжета.

Главные же особенности этого триллера, создатели которого умудрились до конца сохранить собственный авторский голос (и избежали соблазнов подражания классическим образцам жанра), заключаются в отсутствии малейшего режиссерского цинизма и, что, быть может, еще ценнее, ожидаемого поначалу неуместного эстетства. «Очень плохие парни» открываются сценой детской игры в прятки — в рапиде пробегают мимо ножки в белых колготках, а в заброшенном доме остается на память красная туфелька, но полный намеренных красивостей пролог тоже оборачивается лишь деталью страшного сна. А время течет во сне совсем не с той скоростью, что в реальности: мастера и поклонники хороших триллеров помнят об этом лучше других.