Мария Зелинская. Конец света

Мария Зелинская — сценарист и драматург. Пишет сценарии для кино и сериалов. Спектакли по ее пьесам идут в разных городах России, в том числе в МХТ им. Чехова. В этом году ей исполнится тридцать. Переживая ошеломляющее чувство любви к Элис Манро, она решила попробовать освоить язык малой прозы.

Текст публикуется в авторской редакции.
 

Конец света

Писать ее мирское имя не стану. Пусть будет то, которое дали при крещении. Раба божия Фотиния. Так ее звали. Ее уже давно нет в живых, но другие люди, в частности ее ребенок, о котором будет идти речь, жив. Сейчас он разменял третий десяток и забыл про свое необычное детство. На самом деле, это она. Тогда была девочка, сейчас молодая женщина. Она рассказала мне все. И просила не рассказывать больше никому, потому что ей не хотелось выглядеть глупо. Сдается мне, причина просьбы в том, что особа, о которой я буду писать, сама не переосмыслила, что с ней произошло. Сделала вид, что это было не с ней. Общеизвестный механизм выживания психики после травмы. Но она это травмой не считает. Рассказывает легко, много шутит. Но на замечания, особенно в адрес мамы своей, при крещении нареченной Фотинией, реагирует остро и нервно, как человек, не отпустивший свое болезненное прошлое.

Раба божия Фотиния. Как она выглядела? Если я попрошу вас закрыть глаза и представить самую красивую женщину на земле, при условии, что у нее должно быть редкое сочетание небесно-голубых глаз и темных, как спелые каштаны, длинных блестящих волос, представите? Хорошо. Фотиния была еще красивее. Не удивительно, что мужчины всегда выбирали ее. Единожды посмотрев на нее, невозможно было отвести взгляд. А уж если она вам улыбнулась, пиши пропало.

Высокая. Статная. Про таких говорят — сразу видна порода. Идет, как лебедь, плывущий по глади озера. Только длинная юбка от хлопкового красного сарафана с цветами шевелится при ходьбе. Ей очень к лицу красный цвет. Особенно если к платью она добавляет помаду. Правда, дочь ее Ася всегда просит маму перекрасить губы.

— Докрась вот тут. Уголками, — Ася показывает на мамины губы.

Губы Фотинии прокрашены ровно, одной линией. Из-за этого становятся плоскими и тонкими. А когда, по просьбе дочери, Фотиния прокрашивает еще и уголки, они сразу обретают природную форму. Становятся спелыми, сочными, пухлыми. Ася гордится, что все мужчины оглядываются на маму. Она знает, что мама красива.

Жалко только с папой она не осталась. Мама ушла от папы, когда Асе исполнился год. Фотиния ушла к другому мужчине. Которого Ася не одобряла. Но Фотиния научила ее, чтобы дочь не лезла в дела взрослых и занималась своей жизнью. Но какой жизнью могла заниматься Ася в шесть лет? Разве что она очень хотела собаку.

Ася умоляла купить собаку каждый божий день. В конце концов Фотиния не выдержала и решила сделать дочке подарок на новый год. Ася была не из терпеливых, поэтому, как только она поняла, что до нового года остался почти месяц, взвыла и стала упрашивать о досрочном подарке.

Решено было поехать на птичий рынок в выходные и купить Асе пса. Она даже имя ему уже придумала. Ася хотела девочку, чтобы можно было назвать ее Яся. Это почти как Ася, только ее имя начинается с первой буквы алфавита, а собачье — с последней.

В выходные Ася просыпается чуть свет и будит маму. Они мигом одеваются и едут на птичий рынок. Ася в предвкушении. Она подпрыгивает на месте, как будто своими движениями пытается ускорить ход старого дребезжащего трамвая.

— Давай. Давай. Давай... Быстрей, быстрей, быстрей, — шепотом приговаривает Ася.

На рынке она видит первую попавшуюся собаку — черного-белого малыша-спаниеля. Продавщица, неприятная полная женщина с прокуренным голосом, сразу смекает, на кого надо давить, и дает Асе подержать спаниелиху. Ася берет собаку на руки и, естественно, отпускать больше не хочет. И, чем больше кричит ребенок про то, что она выбрала именно эту собаку, тем увереннее полная продавщица в том, что сейчас заломит цену.

— Сколько? — спрашивает Фотиния.

Услышав ответ продавщицы, она поворачивается к Асе и требует вернуть собаку. Слишком дорого, Ася должна понимать. И Ася понимает. Она грустно смотрит на пса, отрывает его от сердца и протягивает полной продавщице. Та сбрасывает цену. В итоге отдает Фотинии Ясю по цене, ниже обычной. Хотела выиграть и проиграла. Такая вот торговля себе в убыток.

Ася идет по улице, вся сияющая. У нее на руках девочка-спаниель. Яся весит довольно много, особенно для детских рук. На остановке Фотиния предлагает Асе подержать собаку, но та ни за что не хочет с ней расставаться. Она не отдала бы свое сокровище, даже если бы оно было маленьким слоненком и весило тонну.

— Слышали, что будет, да? — к Фотинии подходит пожилая женщина. У нее низкий грудной голос и печальные глаза. — После нового года.

— Проезд подорожает? Это не новость. Каждый год так делают, — бодрым голосом отвечает Фотиния.

— Не проезд, — женщина становится еще печальнее.

Яся скулит и пытается вырваться.

— Поставь ее. Пусть дела сделает, — Фотиния указывает Асе на траву за остановкой.

— Если бы проезд, — продолжает пожилая женщина.— Конец света настанет. Вы что, не слышали? Об этом все говорят.

Если бы у Аси не было собаки, она бы заметила, что в трамвае Фотиния едет с очень озабоченным лицом. Мамин прекрасный лоб делит морщина, образованная сдвинутыми бровями. Фотиния думает о том, что сказала пожилая женщина. Хотя она уверена, что та спятила. Мало ли в городе сумасшедших?

Именно про сумасшествие и скажет ей ее родная сестра Инна.

— Нашла кого слушать. Лучше скажите, как новый год справлять будете?

Фотиния не знает. Она не думала про это.

— Так приходите к нам с Аськой. Мы только рады будем. И Мишу захвати.

Фотиния обещает подумать. Хотя не знает, сможет ли справиться с собой и действительно сделать это. Все ее мысли заняты тем, что сказала женщина на остановке. Не похожа она на сумасшедшую. Старенькая — да. Но явно в уме. И говорила складно. Фотиния ждет-не дождется вечерней службы, чтобы там спросить у кого-то, что они думают на этот счет. Все-таки конец света — это то, что касается всех. И если что-то будет, наверняка об этом известно не только женщине на остановке, которая утверждает, что на Землю уже сейчас, в данный конкретный момент, летит огромный метеорит и грозит полностью ее уничтожить, потому что его величина в сотни раз превышает размер нашей планеты.

Ася не хочет идти на вечернюю службу. Ей бы все сидеть и играть с собакой. Но службу пропускать нельзя. Ася вздыхает. Она любит церкви и не любит одновременно. Любит, потому что там красиво и вкусно пахнет. Особенно она любит задрать голову и смотреть на купол. Днем через окошки просвечивает белый свет, и можно рассмотреть толстые направленные лучи. Они красиво заливают церковь. Освещают людей, нарисованных на стенах и на холстах. Делают атмосферу возвышенной и торжественной. У Аси в церкви всегда вызывает ощущение, что тут происходит что-то важное. Люди говорят шепотом, крестятся справа-налево и глаза у них становятся особенными. Как будто внутрь себя обращенными.

А не любит, потому что каждый раз, в каком бы состоянии и настроении она не пришла, спустя минут десять-пятнадцать ей становится плохо и надо идти на воздух либо садиться и пить воду. Или терять сознание. Впрочем, до этого не доходит.

Ася знает, что в каждой церкви есть золотые подсвечники с нее ростом. Они стоят перед иконами. У каждой иконы свой подсвечник. Можно выбрать себе ту, которая нравится, и поднести свечку к ней. Ася расстраивается, когда на службе есть злые тети, шикающие на нее и не разрешающие зажигать свечку прямо сейчас. Они берут ее свечку и обещают зажечь ее позже.

— А сейчас не надо. Все, тихо. Служба идет, — говорят они.

И Ася возвращается ни с чем. У нее отобрали свечку. И зачем-то зажгут ее позже. Но ведь это все делалось для того, чтобы свечку зажег тот, кто купил ее. Чтобы он сделал это подношение красивой иконе. Чтобы на его лице отразился теплый оранжевый огонек. А не на лице злой тети, которая зажжет свечу Аси сама себе.

Еще Ася не любила длинный вытянутый прямоугольный подсвечник, который всегда стоял где-то за углом.

— Пойди бабушке за упокой поставь, — говорила Фотиния Асе.

Ася с большой неохотой брала свечу и шла искать нелюбимый подсвечник. Ей было страшно ставить свечу для мертвых. Ей казалось, что огонь свечи и это самое место дают какую-то связь с усопшими. Ее эта связь пугала. К счастью, у этого подсвечника ее настигла та же самая тетя. Все еще злая.

— Оставь, я потом зажгу, — злая тетя снова забрала свечу. — И платок поправь. С непокрытой головой нельзя.

Ася потянулась к своей голове, косынка сползла на плечи. Интересно, как давно это произошло и почему она не успела заметить? Ася возвращается к маме. Стоит по правую руку, слушает хор и чувствует, что скоро в глазах возникнут мушки. Ася боится и старается не думать об этом, чтобы не злить маму.

Почему службы такие долгие? Для Аси выстоять службу было настоящим мучением. Как правило, после получаса она или садилась маме на кончики обуви, ведь пол был или голый, или усыпанный высыхающей травой — если был церковный праздник. На маминых ногах было не так тяжело, но монотонный голос, а также пение хора, уносил Асю в мир сновидений. Она клевала носом и знала, что злая тетя бы обязательно поругалась, если бы ее видела. Во время службы можно сидеть только больным, а у нее ничего сейчас не болело. Ася не помнила о том, что она ребенок. Поэтому, требования к ней предъявлялись особенные. И сидеть на кончиках маминой обуви на службе разрешалось.

После службы сонная Ася ждала, когда же Фотиния закончит разговаривать с группой людей, обступившей батюшку отца Александра. Ася знала, что у него восемь детей. Это был для нее показатель того, что он хороший человек. К тому же лицо у него доброе. И голос приятный. И он просил ей один нехороший поступок, о котором она рассказала две недели назад на исповеди. Наконец-то мама отсоединяется от людей и протягивает Асе руку, можно уходить.

Ася с Фотинией идут домой полном молчании. Ася хочет спать. Фотиния грустнее, чем была. Ася говорит о том, что села на мамины ноги не потому, что устала. А просто у нее снова кружилась голова.

— Там так жарко было. Я сама чуть в обморок не грохнулась, — утешает ее Фотиния.

На этом и сходятся. Хотя Ася помнит, что, когда Фотиния сказала одной прихожанке про то, что у Аси все время кружится голова в церкви, та без тени сомнения ответила, что у Фотинии просто бесноватый ребенок, и она бы на ее месте задумалась. К счастью для Аси, Фотиния не стала об этом думать. Она была уверена, что Ася никакая не бесноватая. Уверенность матери проистекала не из какого-то внутреннего чутья. После Асиной исповеди отец Александр подозвал Фотинию к себе и сказал слова, которыми она гордилась, хотя не до конца понимала их смысл.

— Эта девочка наша, — сказал священник, глядя на Асю.

Фотиния рассказала об этом всем, с кем общалась. Поэтому, слова прихожанки про бесноватость она пропустила мимо ушей. Уж священник-то лучше знает. К тому же, в церквях и правда бывает душно. Тут любой человек хочешь-не хочешь почувствует, как сознание начинает покидать его.

— Мам, ты грустная? — спрашивает Ася после того, как Фотиния целует ее на ночь и собирается уходить из детской.

— Нет, спи.

Фотиния выключает свет и закрывает дверь. Ася не знает, что ночью мама будет плакать на груди у отчима Миши и рассказывать ему, что священник на службе сказал страшные вещи. Якобы этот год для мира станет последним, потому что наступит конец света. И вовсе не потому, что на землю летит гигантский метеорит, а потому что в цифрах года есть перевернутое бесовское число.

— Девятьсот девяносто девять наоборот.

— Шестьсот шестьдесят шесть, — говорит Миша.

— Вот именно, — отвечает Фотиния, еще больше пугаясь.

Ася не знает, что разговор продолжится до утра, а потом явит себя утром и днем. Перепуганную Фотинию не остановить. И Миша, еще ночью сомневающийся в разумности происходящего, после бесчисленных повторов слов священника, тоже начнет верить в то, что наступит конец света.

Ася застает родителей за разговором — мама готовит борщ, Миша сидит рядом. Ася голодная. Но борщ будет готов только через час, через сорок минут — минимум. Ася просится погулять. Во дворе, не долго. Фотиния отпускает Асю. Последнее, что она слышит, — родители обсуждают какие-то цифры, по которым в новогоднюю ночь людей разделят на тех, кто будет за Христа, и на тех, кто будет за кого-то другого.

За кого, за другого? Этот вопрос будет вертеться в голове у Аси до тех пор, пока она не окажется на залитой зимним солнцем морозной улице. Там ее уже будет ждать Рузанна — девочка с пятого этажа. Рузанна бывает грубой. Но зато у нее есть собака колли, с которой дружит ее спаниель Яся.

— Ты слышала про конец света? — спрашивает Ася Рузанну.

Рузанна отрицательно машет головой.

— На землю летит гигантский астероид. Он разделит людей на две группы. Ты знала?

Рузанна снова отрицательно машет головой. Ася вздыхает от того, что ничегошеньки эта Рузанна не знает и вообще не в курсе самых важных новостей на планете. Зачем только Ася общается с таким дремучим человеком?

— Рассказать про папу? — спрашивает Ася.

Рузанна кивает, хоть много раз уже слышала эту историю. Ей она так нравится, что готова слушать ее снова и снова.

По истории Аси у ее папы — не у дяди Миши, а у настоящего — есть большая лодка. Даже не лодка, а мини-корабль. Яхта. С парусами. И скоро он приедет за Асей и заберет ее в кругосветное путешествие. Папа у Аси добрый, поэтому он позволит ей взять с собой всех, кто будет себя хорошо вести. Рузанна всегда в этом месте просит, чтобы Ася взяла ее. Ася картинно вздыхает и обещает подумать, что можно сделать. Яхта же не резиновая. Надо понять, где будет спать Рузанна, чтобы всем было удобно, и никто не нарушал личное пространство другого. Ася берет палку с земли, всегда под ногами валяется что-то. Проверяет ее на прочность. Находит на земле самое нетронутое снежное место и, дождавшись, когда Рузанна подойдет, начинает рисовать яхту, сопровождая рисунок комментариями.

— Вот тут каюта капитана. Капитан — папа. Вот тут буду я. А где хочешь быть ты? Смотри, места остались вот тут — только помни, что в каюте нет окон, только круглые иллюминаторы, и выходят они не на воздух, а на воду. У тебя нет морской болезни, точно? Ты проверяла? — Ася заваливает Рузанну вопросами, устраивая ей самый настоящий кастинг. Любой ответ, который не нравится Асе, ставит под сомнение тот факт, что она возьмет Рузанну с собой. В конце концов, Асе это не так уж и надо, ей и с папой хорошо без всяких Рузанн. Но Рузанна умоляет.

— Ася, домой! — это Фотиния кричит, высунувшись из форточки.

— Все, мне пора, — Ася откидывает палку.

— А ты возьмешь меня в кругосветное в итоге? — орет Рузанна вслед.

— Посмотрим, — неопределенно кричит Ася, даже не повернувшись. Рузанна грустно смотрит на снег с рисунком яхты и начинает топтать его ногами. Рузанна замечает розовую перчатку Аси.

Она смотрит на нее, а потом зло наступает ногой. Ася снимает шапку, вызывая электрический вихрь на голове. Смахивает шарф. Снимает сапоги. Фотиния смотрит, как под сапогами образовывается лужа.

— А перчатка вторая где?

Ася хлопает себя по карманам. Засовывает в них руки. Оглядывается по сторонам, смотрит на пол. Снова засовывает руки в карманы.

— Опять потеряла?

— Фотиния становится строгой, Ася не любит этот укоризненный взгляд.

— Одевайся и иди искать.

— Ну мам...

Фотиния уходит. Ася цокает — с мамой спорить бесполезно. Иногда она добрая, а иногда терминатор.

— Черт, — в сердцах восклицает Ася и опускается на присядки в прихожей. Она уже разделась. Она хочет греться. Такой облом сейчас идти за перчаткой и снова видеть противную Рузанну, которая наверняка не ушла, а стоит и пялится на рисунок, пуская слюни и мечтая о кругосветке с папой Аси.

И тут Фотиния возвращается.

— Что ты сказала?

— Ничего.

— Нет, что ты сказала.

— Я сказала черт.

Фотиния садится, ее голубые глаза на одном уровне с Асей.

— Никогда так больше не говори. Никогда не произноси это слово. Ты меня поняла?

Ася смотрит на маму и хочется плакать. Она такая строгая, такая далекая и холодная. Зачем она так с ней обращается, неужели она это заслужила? Перчатки она теряет часто, да, но они стоят три копейки. А про это слово, да все его говорят, почему сразу не произносить?

— Не слышу. Ты меня поняла? — еще злее повторяет Фотиния, больно сжимая руку Аси.

— Да.

— Иди есть. Борщ стынет.

Обиженная Ася идет на кухню. Садится за стол и чуть с ума не сходит от аромата маминого борща. Она готова сейчас проглотить бегемота.

— А руки? — говорит Фотиния.

Ася вскакивает и бежит в ванную. Там она моет руки и не может сдержать слезы. Она умывается, чтобы мама ничего не заметила, и возвращается на кухню. Борщ приводит ее в чувства. Такой горячий, красный, с аккуратно и одинаково нарезанной картошкой, свеклой и капустой. Она не ела ничего вкуснее маминого борща. Ася смотрит в тарелку и улыбается, там покрошен зеленый лучок. Ася переводит взгляд на подоконник. В баночке из-под детского питания стоит обрезанная луковица. Ее растили Ася и Фотиния. Сейчас лучок вырос и попал в суп. Они едят продукт собственного производства.

— Вкусный лук, — говорит Ася. Она имеет в виду борщ, но особенно гордится луком.

Фотиния не отвечает. Миша тоже ест молча. До прихода Аси тут что-то произошло. Ей становится совестно, что она так хорошо провела время. Мечты о том, что за ней приедет папа, которого она не видела пять лет, согревают ее в самую холодную зиму. Она, как Пеппи Длинныйчулок, готова рассказывать о нем бесконечно. Придуманные небылицы, сотканные из редкой информации, выуженной из мамы, пересказанные по несколько раз Рузанне или другим ребятам со двора — особенно хорошо слушают малявки с первого и четвертого подъездов — постепенно становятся для Аси реальностью, в которую она верит. Но сейчас ей стыдно не потому, что она врала Рузанне. Врать не хорошо, даже заповедь такая, кажется, есть. А если нет, то в любом случае Библия этого не одобряет. И отец Александр ласково пожурил бы ее за это, если бы она ему рассказала. Но она никогда не расскажет. Ася точно знает, что исповедуются в грехах. Если ты хорошо исповедовался, тебя допускают к причастию. А причастие — это как минимум вкусно. Надо стоять в очереди из детей. А потом подходить к священнику, открывать рот, чтобы туда положили вкусную просфору, которой вечно так мало и хочется еще, и дали бы ложку сладкой жидкости, которая обжигает горло. От нее часто хочется кашлять и глаза слезятся. Это кагор — крепкое церковное вино. Но почему-то отец Александр и все, кто есть в церкви, называют это «кровь Христова» и «тело Христово». Когда они так говорят, у Аси портится настроение. Ну зачем? Было так вкусно и хорошо. Разве может быть вкусно, когда ты ешь чье-то тело и пьешь кровь? Ася один раз сказала про это маме, но та только шикнула на нее, потому что они были в церкви и вокруг стояли люди. Ася почувствовала, что опять сделала что-то не то, и перестала спрашивать. Но каждый раз, когда слышала про кровь и тело, хотела закрыть глаза и убежать. Чтобы успокоиться, она говорила себе, что это просфора, которую испекли монахини, и кагор. Только почему детям дают кагор — крепкое церковное вино, она хоть убей не понимала. Ведь пить тоже очень плохо.

Ася доедает борщ. И кладет тарелку в мойку. Хочет уходить, но вспоминает, что Фотиния будет ругаться. Открывает кран и моет за собой посуду. Когда рук Аси касается нежная и теплая вода, чувство стыда снова возвращается. Если бы ее россказни про папу были правдой, она, ни минуты не думая, уехала бы с ним в кругосветное путешествие. Она бы предпочла его маме, такой красивой и любимой. Она бы оставила ее и уехала далеко-далеко, где были бы море, солнце, папа. И никаких необъяснимых сложностей. Папа уж точно не ругал бы ее за потерянные перчатки, пусть бы их хоть тысяча была.

Ася знала, что папа любит ее больше всего на свете. И хоть папы не было рядом, эта любовь всегда окружала ее. Ася знала, что папа не приходит не из-за нее. Его бы воля, он бы тоже бросил всех на свете и махнул бы куда глаза глядят на яхте, которой у него никогда не было. Но он мечтал о ней. И говорил про это Фотинии еще во времена ее беременности. Папа не приходит из-за Миши. Ну а что тут такого. Ася бы тоже не приходила, если бы ее предпочли какому-то другому человеку.

— Ты обидчивая, как папа, — часто укоряла ее Фотиния.

Но все, что содержало присказку «как папа» было для Аси похвалой. Поэтому обидчивостью она своей гордилась и считала, что имеет на нее полное право. Раз папа обижается, значит и она будет.

Фотиния стала испытывать угрызения совести из-за ссоры в прихожей к вечеру. Ребенок не виноват, что она так сильно нервничает. И, если у них осталось всего несколько дней жизни до конца света, разве не полагается провести их в мире?

Фотиния пришла укладывать спать Асю, стала целовать ее и обнимать. Ася сначала играла в обиду, чтобы быть, как папа, а потом вцепилась в маму, обняла ее и повалила ее к себе.

— Полежи со мной. Чуть-чуточку.

Фотиния легла. Она обнимала Асю ложка в ложку и чувствовала ледяные ноги дочери. Опять ходила босиком, сколько можно повторять, чтобы надела тапки. А потом опять болеть будет. Но Фотиния молчала, сейчас ей хотелось быть нежной с маленькой ранимой Асей.

— Мам, а почему нельзя говорить то слово?

— Какое слово?

Ася не знала, как ответить маме, чтобы не называть то, на что наложили запрет.

— На букву «ч».

Фотиния, замученная совсем другими мыслями, никак не могла взять в толк, о чем говорит Ася. У дочери же, наоборот, запрет мамы был свеж, как будто только что произнесен.

— Какое слово, Ась? Скажи давай. Нет сил угадывать.

— Ну черт, — Ася произнесла его как можно тише и даже сжалась в комок, как будто кто-то невидимый занес над ней руку и захотел больно ударить.

Ася не ждала, что мама станет отвечать. Но Фотиния решила, что ее дочь имеет права знать. К тому же если жить им всем осталось всего ничего, можно быть предельно честной с этой маленькой девочкой.

У Фотинии была знакомая, которая ходила в ту же церковь, что и они. В какой-то момент она пропала — перестала появляться на службах. Мама спросила, не видел ли кто Лиду. Но никто даже не понял, о ком она спрашивает. Фотиния знала, что Лида жила в студенческом общежитии, на правах преподавателя ей выделяли там комнату. Маленькую, метров в пятнадцать максимум. С общественной кухней, где ни на минуту нельзя было оставить еду, иначе кто-то мог умыкнуть ее к себе, а потом вернуть только испачканную посуду и не признаться — анонимно поставить ее на то же место. И с общественным душем, где горячая вода включалась только в вечерние часы. Фотиния примерно знала, где это общежитие находится. А также знала она, что Лида живет на этаже, где дети изрисовали все стены мелом. Лида говорила, что нигде такого не было, кроме как у них — какая-то наскальная живопись. И ни дай Бог забыться и коснуться стен одеждой, особенно черной. Потом век не отмыться.

Фотиния без труда нашла общежитие. Она спросила у комендантши, на каком этаже живет Лида и в какой комнате, та недовольно заворчала, что тут Лид каждая вторая, какая именно нужна ей? Фотиния не знала, что ответить, а потом вспомнила, что Лида преподает английский язык и все время ходит в одном и том же длинном зеленом пальто-шинели — весной, зимой и осенью. А еще она вспомнила про меловые рисунки...

Комендантша тоже оказалась верующей. Фотиния увидела иконку Ксении Петербуржской возле телефонного аппарата, и решила объяснить, в чем дело. Лида никогда не пропускала служб, она очень верующий человек. А тут ее не видно уже около месяца, вот Фотиния и беспокоится. Комендантша проводила Фотинию к комнате Лиды. Пока они шли через длинные темные коридоры, в которых плохо пахло, было темно, и у каждой двери стояли десятки тапочек и разных пар обуви, комендантша, имя которой Фотиния как-то не спросила, сказала, что к Лиде скорая приезжала. Приболела Лида. Серьезно-нет она не знает. Хотела было поинтересоваться у скорой, но там такая хабалка санитарша оказалась, что комендантша решила — да ну ее, еще с такой связываться, себе дороже. Потом она высматривала Лиду в людях, которые ходили туда-сюда. Ее не было. Лежит, значит, болеет, решила комендантша. Но, раз болеет, может ей помощь какая нужна? Комендантша была человеком добрым, хоть так сразу и не скажешь, она приходила целых два раза под дверь Лиды и спрашивала, не нужно ли той чего. Та все время благодарила и просила уйти.

Это все, что знала комендантша. Она, не скрывая, радовалась, что Фотиния выяснит, что там да как происходит в комнате 641 на пятом этаже. Она была уверена, что Фотиния-то не как та санитарка, после посещения уважит ее любопытство и все подробненько расскажет. Как же она ошибалась!

Фотиния пробыла у Лиды минут двадцать. А после вышла с лицом бледным, как простыня. Быстро сбежала с лестницы и даже не попрощалась с комендантшей, молча прошла мимо. Но сейчас, если Ася хочет знать, от нее она скрывать не станет. И расскажет, что случилось с Лидой.

— Ты же помнишь теть Лиду?

Ася закивала. Она приготовилась слушать историю и даже повернулась к маме лицом. У той были сильно сухие и белые губы. Ася послюнявила палец и прикоснулась к губам Фотинии. Той стало щекотно, она убрала руку Аси от своего лица, и инстинктивно облизала губы.

В ту ночь Ася узнала что-то, что потом помнила всю оставшуюся жизнь. Лида связалась с каким-то парнем. Тот был невоцерковленный, атеист попросту говоря. И очень красноречивый. Шибко умный. Он днями и ночами вел с доверчивой влюбленной Лидой беседы на тему «Бог есть — Бога нет». Лида оборону держала. До поры до времени. Настаивала на своем, защищала идеалы. Но влюбленному женскому сердцу долго сопротивляться судьбой не дано. Лида сдалась. Обрела любовь. И потеряла Бога. Ходить на службы ей стало скучно. Она все время вспоминала слова ее возлюбленного и прокручивала их в голове, как будто переосмысливая и находя в них все больше правды. Лида стала много грешить. То есть вести вольный образ жизни. Вернулась к курению, стала частенько выпивать. Каждый день стала выпивать, что уж там. Про то, как кричала Лида в порывах страсти со своим умным мужчиной, поговаривали соседи по этажу. Вот какая учительница-преподавательница у них в университете. Короче, все, чего раньше не было у Лиды, теперь было сполна. Но, самое главное, Лида сменила не только веру, но и словарный запас. И чаще всего в ее лексиконе стало появляться по поводу и без повода употребляемое — благодарно скопированное у своего м.ч. — слово, на которое Фотиния наложила запрет.

Чертыхалась Лида с утра до вечера, круглые сутки. Причем, первое время она еще сопротивлялась и говорила услышанное в церкви «не говори черт, иначе он придет». И каждый раз, на чертыхание объекта своих воздыханий она отвечала так. А он только смеялся и передразнивал ее, многократно повторяя слово, которое ее пугало. Со временем Лида бояться перестала. И когда ее умный поклонник решил ее бросить, она как сумасшедшая села на кровати, стала плакать и приговаривать черт, да черт. В тот вечер Лида много пила и курила. И сама не заметила, как заснула. А ночью проснулась от странного, никогда раньше не испытываемого ощущения тяжести в ногах. Она хотела пошевелить ногами, но не смогла. Потянулась к ногам, пытаясь понять, что там. Ее рука коснулась чего-то твердого и волосатого. Лида открыла глаза. Когда они привыкли к темноте, Лида смогла рассмотреть, что на ее ногах сидит огромный черт с рогами.

— Ты меня звала, я и пришел.

Зрачки Аси сузились от страха. Что такое мама говорит? Зачем она ей это говорит? У Аси бешено билось сердце. Ее воображение рисовало самые страшные картины. Причем, рисовало легко и вдохновенно, ведь при входе в церковь, там, где обычно продают свечи и собирают пожертвование, нарисованы черти и сцены из жизни ада. Это очень-очень-очень страшные стены. Как хорошо, что мама, ее хорошая заботливая мамочка ее предупредила вовремя, а она-дура еще обижалась на нее. Ася обняла маму и заплакала от того, как была несправедлива с ней.

— Я никогда-никогда больше не буду говорить это слово. Прости меня, прости меня, ладно, мама?

Фотиния гладила дочку по голове и успокаивала. А потом дождалась, пока та уснет и довольная тем, как откровенно поговорила с дочерью, как с большой, ушла к Мише. Им предстояло понять, что делать дальше. До нового года остались считанные дни. Если придет антихрист, и будет всех идентифицировать по ИНН и по паспорту, надо от этих документов избавиться. Но как убедить Мишу? Он слишком разумен. Ему сложно поверить в это, хотя он уже близок к этому. Он готов сделать все, о чем просит Фотиния, вот только сжигать документы — ну нет, он против.

— Давай их спрячем? Пойдем сжигать книги и зароем в землю? Это тоже будет считаться.

— Священник сказал избавиться.

— Правильно, он не сказал «сжечь».

А унести в лес и закопать — это и есть избавиться, — убеждал испуганную Фотинию Миша.

Это звучало логично. А теперь надо сказать про книги. На следующий вечер Асю, которая до конца жизни зареклась произносить то самое слово на букву «ч», ждало еще одно испытание. Фотиния усадила ее к себе на руки и сказала, что у них в доме очень много книг. Но среди них есть плохие книги и хорошие. Ася же хочет помочь родителям избавиться от плохих и оставить только хорошие? Ну конечно Ася хочет помочь.

Когда Ася соглашалась, она не думала, что в число нехороших войдут все ее любимые русские сказки, где есть нечистая сила. Вся серия про мумми-тролей, которых Ася любила больше жизни. И — главный удар — Толкиен. Черная книга под названием «Волшебные приключения Хоббита или туда-обратно».

Миша быстро разжег костер. Огонь стал с аппетитом пожирать мумми-троллей. Но Хоббита Ася отдать не могла. Она прижимала его к груди и надувала губу.

— Не отдам, не отдам! Хоббит хороший! Не надо его сжигать! — хотелось кричать ей, но Ася молчала. Она кожей чувствовала — все, что происходит, очень важно для Фотинии. Ей что, Хоббит дороже мамы? Нет.

Ася кинула Хоббита в огонь и попросила вернуться домой. Это была последняя книга. Дома ее ждала Яся. Можно было обнять ее крепко-крепко и погрустить о Хоббите.

— Ась. Ася, — Фотиния окликнула дочку, не дав ей зайти в комнату.

— Яся, Яся, ко мне, малыш. Яська! Ты где?

Фотиния и Миша переглянулись. Миша вздохнул и пошел к Асе, которая разыскивала собаку по всем комнатам. Но комнаты были пусты.

— Яся временно поживет у твоего брата.

— Почему?

Такого поворота Ася предвидеть не могла. Миша молчал. Он произнес самое сложное. Остальное пусть скажет Фотиния. Раз это ее рук дело.

И тут Ася поняла. Яся умерла. Как бабушка. Яся, такая маленькая и молодая умерла, а ей ничего не сказали, потому что взрослые не могут объяснить детям смерть, хотя дети все понимают гораздо лучше.

— От чего она умерла? — требовала объяснений Ася.

— Она не умерла.

— Она умерла, умерла! Яся умерла.

Ася ушам своим не поверила, когда услышала в трубке радостный лай Яси на другом конце провода. Она что, правда у брата? Это что, шутка такая?

Лучше бы это была шутка. Потому что, когда мама показала Асе икону, на которой была изображена кошка, и сказала, что кошка — животное, которое разрешено в библии, а собака — животное бесовское, а у них дома много икон, поэтому собаке лучше тут не находиться, Ася снова захотела в кругосветку. Она даже пошла в свою комнату, вежливо сказав маме, что все поняла, и порадовав Фотинию, что у нее такая взрослая девочка. Но Ася не была взрослой, да и законно ли требовать взрослости и понимания от того, кто живет только шесть лет? Что можно понять про жизнь за это время?

Достаточно, чтобы почуять за версту предательство. Ася клялась себе, что Ясю она маме никогда не простит. Она пихала вещи в свой школьных рюкзак с динозавром «Dino» и обещала Ясе, что ее-то уж точно они с папой возьмут в кругосветное путешествие, и она надеется, что у спаниелихи-то нет морской болезни. Впрочем, Ася не была уверена даже за себя, потому что никогда не плавала ни то что на яхте, но даже на лодке.

Потом она долго требовала открыть ей входную дверь и выпустить ее.

— Ну куда ты пойдешь на ночь глядя, к какому еще папе? — повторяла Фотиния и грустно улыбалась, ища поддержки у Миши. Но тот смотрел телевизор, там рассказывали про Серафима Саровского, который выйдет из огня, восстанет из мертвых и спасет всех от Антихриста. Только рассказывали по фактам, без экзальтированного стиля Фотинии. Похоже, Миша начинал потихонечку въезжать в эту тему. Еще бы. В газетах же и по телевизору врать не станут, там умные образованные люди, если они в это верят, то что ж сопротивляться.

Ася узнала, что к папе пойти нельзя. Потому что ни телефона, ни адреса его у Фотинии нет. С прежнего места, где раньше находилась его мастерская по изготовлению восковых свечей, он съехал. И теперь никто не знает, где он. Может, поехал в Москву? Там работы больше.

— Никуда он не поехал. Ни в какую Москву, — говорила Ася. Она была уверена, что Москва — это часть кругосветного путешествия, а его папа просто не мог начать без нее. — Вранье, несчастное вранье!

Несчастным было не вранье. Несчастной была Ася. Папа Аси действительно поехал в Москву, никому ничего не сказав. Ну а кому говорить, женщине-предательнице, которая выбрала другого, или маленькому ребенку, наверняка уже забывшему, как он выглядит, а если не забывшему, разве не лучше не рвать хотя бы Аськино сердце и не позволять ей разрываться между двумя родителями, уж лучше пусть растет там, с ними...

 

Новый год пришел быстро. Когда его никто не ждал, время летело, а не тянулось. Ася новый год не ждала. Она вообще уже ничего не ждала от жизни. Она повиновалась.

Новогодняя ночь. Фотиния и Миша на чемоданах. В церкви сказали выключить свет, телевизор и телефон из розетки, как дело будет идти к полуночи. Ася помогла выключить свет и собственноручно вытащила из розетки телефонный провод. Он был покусан Ясей, Ася потрогала пальцем следы от щенячьих зубов и сжала зубы.

— Иди скорее сюда, — позвала ее Фотиния. — Сейчас начнется.

Фотиния протянула руку Асе, помогла ей забраться под стол. Миша забаррикадировался чемоданами. На улице было тихо. Слышно было, как тикают часы. Настала такая тишина, что даже стало страшно. Ася знала, что сейчас в Землю врежется астероид, он пробьет дыру в земле и из ада выйдет антихрист. Вот так это было в ее воображении.

Ровно в полночь раздался сильнейший взрыв. У Аси даже потемнело в глазах. Мама прижала ее к себе и поцеловала в макушку.

— Все будет хорошо, — сказала Фотиния. И Ася кивнула, хоть и не поверила — голос мамы дрожал, испуг читался даже на обычно бесстрастном лице Миши.

А потом взрыв повторился. Затем еще и еще один раз. И кто-то пьяный закричал на улице, что есть силы. Но не от боли. А от счастья и глупого бездумного веселья: «Ура». И все, кто находился на улице, стали вторить ему. «Ура! Ура! Ура!»

Ася смотрела в окно и видела, как небо щекочут цветные вспышки салютов. Они были красивыми. Ася хотела встать и подойти, но знала, что маме это не понравится. Хотя, ну и что? Ася сделала попытку встать, Фотиния испуганно потянула ее обратно.

— Не ходи. Там опасно.

— Там люди радуются, — сказала за последние несколько дней сильно повзрослевшая Ася.

— Они не знают, что сейчас умрут. Все умрут, — прошептала Фотиния, но выражение у нее было виноватое.

Ася выдернула руку и пошла к окну. Но этого ей оказалось недостаточно. Она хотела видеть и слышать и чувствовать и радоваться вместе со всеми. Она бы даже закричала «ура», но на это все-таки не решилась. Она открыла балкон и вышла. Воздух был чистый и морозный. А салюты взрывались прямо у нее над домом, прямо в ее глаза и сердце. Люди кричали, смеялись, обнимались и плакали от счастья. Это была жизнь. Это был новый, мать его, год. Ася знала, что сейчас поплачет, вытрет слезы, вернется в дом и первым же делом включит телефон. Она попросит тетю и дядю — маму и папу ее брата — приехать за ней, потому что она хочет к ним и к своей собаке Ясе.

На следующий день Ася, как ни в чем ни бывало стояла на службе. Фотиния и Миша тоже были тут. Храм был полон людьми. Все хотели узнать, почему же они до сих пор живы. Но Асе это было не интересно. Ася взяла у Фотинии свечку и пошла ставить Серафиму Саровскому, не потому, что она верила, что это он всех спас, а просто он был самым красивым, к тому же на иконе был нарисован мишка, а тот, кто любит животных, — уже априори друг Аси.

У подсвечника на нее снова стала шикать злая женщина. Ася не стала обращать на нее внимания. Женщина подлетела к Асе и больно схватила ее руку.

— Пустите! — сказала Ася. Ее слова эхом отозвались в церкви, все обернулись на нее.

— Пусть поставит, что ты, — шикнула уже на злую женщину местная старушка, у той на лице было тысяча морщин и совсем не было зубов. Она улыбалась Асе, и чисто морщин увеличивалось.

Ася встала на цыпочки и потянулась к подсвечнику. Она поднесла свечку к другой свече, та переняла у нее пламя и загорелась. В этот момент что-то громкое раздалось позади. Все обернулись, теперь на этот звук, но, как и в прошлый раз, священник службы не прекратил. За спинами взрослых высоких людей Асе было не видно, что происходит. Но она слышала шаги. Громкие шаги человека, который идет по церковному кафельному полу. Затем что-то упало. И люди стали расступаться. Ася краем глаза заметила, что упал подсвечник со свечами. Свечи продолжили гореть. Она увидела мужчину со спины, он подошел к другому подсвечнику и опрокинул его тоже, толкнув ногой. Священник затих. Ася никогда не слышала такой тишины в церкви. Ей даже показалось, что ее сердце бьется так, что слышно всем. Она постаралась задержать дыхание, чтобы этот странный мужчина в длинном черном плаще не услышал и не пошел к ней. В руке у Аси все еще была свечка, теперь было глупо ставить ее обратно. И Ася сжала ее в руке. Раскаленный воск покатился по свече и коснулся руки Ася. Ей было больно, но всего секунду. А мужчина в черном кожаном плаще продолжал медленно идти к алтарю, где стоял священник. Прихожане в ужасе переглядывались и пытались понять, кто это.

Ася знала, кто это. Антихрист. Он пришел в церковь. Их всех предупреждали, что так будет, чего сейчас удивляться. Странные. Конец света же ждали. Вот он и пришел — конец света.

Было ли Асе страшно? Нет. К своему ужасу, она ловила себя на мысли, что вглядывается в лицо этого молодого мужчины с усиками в длинном кожаном черном плаще и поражается его красоте. Он гораздо красивее священника. А еще он смелый. И властный. Он ничего не боится. Он напугал даже злую женщину, которая на всех шикала. И делает то, что другим нельзя. Антихрист прошел мимо Аси. Очень красивое лицо — определенно. Таких красивых мужчин она не видела нигде и никогда. Если бы он сейчас взял Асю за руку и позвал ее за собой, она бы пошла. Ей надоело бояться и ждать плохого, надоели все правила и вечный страх, пропитывающий воздух в церкви и в квартире.

Ася не боялась мужчину, который орал на священника, она даже уже не помнит что, выхватил у него кадило и с грохотом бросил на пол, потому что ее конец света уже давно наступил. Когда сжигали книгу и отбирали собаку. Когда сказали, что папа уехал, когда родители, как трусливые мыши, вместо праздника, зарыли паспорта в землю в роще и залезли под стол. Разумеется, потом паспорта откопали — благо, Миша уговорил их не сжигать. Иконы убрали. Ясю вернули, теперь она бегала по всей квартире и даже кусала свою хозяйку. И даже Толкиена купили в новой, синей глянцевой обложке. Вот только теперь это все было какой-то не такое.

Девочка Ася стала моей женой. Детей у нас нет. Пока нет. Мы планируем разобраться с кредитами, взять ипотеку, состояться, а потому же подумать о потомстве. К тому же, все вокруг не так чтобы стремятся рожать. Может, и правильно. У меня-то есть дети от предыдущего брака. А Ася со своими не торопится. Она хочет обеспечить им нормальное детство. А когда родители юные и неопытные, они иногда... Впрочем, осуждать — последнее дело. К тому же Аська обижается, когда я плохо говорю про тот период их жизни.

В церковь она не ходит. Хотя Фотиния, умирая, написала ей прощальное письмо, в котором извинилась за такое неправильное знакомство с Богом, который показался Асе очень злым — отбирающим любимую собаку, сжигающим Хоббита и заставляющим стоять много часов на одном месте в душной церкви. Бог совсем не такой. Фотиния выражала надежду на то, что со временем Аська поймет это.

Думаю, она понимает. Редко, как лучи сквозь морскую воду, у нее проскальзывает вера в то, что Бог есть. Она не называет его «Бог», скорее употребляет более нейтральное «высшие силы», хотя имеет в виду именно его. Ну и в паспорте, в обложке за СНИЛСом у нее лежит пластиковая иконка. Богородицы, кажется. Она ее стесняется. И креститься стесняется, когда мы идем мимо церкви. Хотя на меня внимательно смотрит, с серьезностью и уважением, когда я это делаю. Она тоже хочет, но что-то мешает ей. В церковь ее, понятное дело, не затащишь. Да мы и не так, чтобы поклонники. Сейчас ведь разное происходит. И Бог он не то чтобы именно там. Он везде. Ася знает это. Она нашла это в темноте своего детства, нащупала интуитивно и держится за это знание. И на маму она не обижается. А о том конце света всегда вспоминает с улыбкой. Теперь для Аси это просто забавная история, не имеющая к ней отношения. И только внимательный разглядит в Асе девочку, которая, даже в рассказе изворачивается так, чтобы не произносить слово на букву «ч». Ну вот и скажите после этого, что это не про нее.

Иллюстрация на обложке: Carson Ellis