Екатерина Владимирова. Зиг хайль

Екатерина Владимирова родилась в Воронеже, в 1984-м, по образованию психолог, по профессии рекрутер. Теперь учится и работает в Creative Writing School. Публиковалась в «Снобе», «Русском Пионере» и электрическом журнале «Идiотъ». Живет в Москве с мужем и сыном. Рассказ «Зиг хайль» — о наносных убеждениях и исторической памяти.

 

В айпаде отражалось светлое небо, облака причудливой формы и раскидистое, уже желтеющее дерево, под которым сидела Марина. Она набирала срочную статью, но то и дело натыкалась на свое отражение. Носогубные складки — равнобедренным треугольником, под глазами — круги от недосыпа, но зато брови идеальные. Марина поежилась, завернулась белой рубашкой поглубже в кардиган и посмотрела в сторону школы, 18:35, пора бы Кирке быть. Из дверей школы высыпалась малышня после продленки, звеня голосами и подпрыгивая на ступеньках, как монетки. Потом лениво вышли подростки. Драные джинсы, джинсы в облипочку, джинсы с мотней между колен, свитера, ветровки, разноцветные кеды. 

«Хорошо, что форму отменили, — порадовалась Марина, вставая навстречу сыну, — так как-то свободнее». Кирка ржал на весь двор над шуткой приятеля, загорелый после лета, и мать не замечал. «Какие у него белые зубы, — вдруг подумала Марина. — Это у Юры были хорошие зубы, у меня совсем не такие». Кирилл вдруг ударил себя кулаком в грудь и резко вскинул руку с отверстой ладонью и глухим «хайль». Марину обожгло в районе солнечного сплетения. 

Марина была еврейкой только на половину. Ее мать, советский конструктор, всю жизнь проработала в ракетостроении и только сетовала, что будь она мужиком по фамилии Кузнецов, а не женщиной с фамилией Пресман, докторскую она бы защитила в три раза быстрее. И лишь за несколько дней до смерти как-то оттаяла, заговорила о Львове, путая свое детство и детство матери. Вспоминала портного на Саксаганского, звала маленького Кирку Яшей, а Марину — фейгеле. Потом закрыла глаза и ушла за край. 

Марина повернулась на каблуках и вышла со школьного двора, села в машину, задраила стекла:

— Вот же черт, черт! Рубашки, киты. Теперь он еще и зигует! Дал Бог деточку! 

Юра разбился два года назад. Марина все собиралась отдать его вещи на благотворительность, но никак не могла решиться. Однажды зашла в комнату и увидела, как Кирка стоит перед раскрытым шкафом с рубашками и вдыхает запах мертвого отца. Она тогда молча вышла из комнаты. И через три дня — статья в «Новой газете» о группах смерти. 

— Начинаем рассказ (занимайте места!)про малютку улитку и великана кита! Кита! 

Марина тогда еще неловко дернулась, по столу растеклась кофейная лужица. Мама в кафе читала малышу книжку, ничего особенного. Текст в «Новой» тогда целый день обсуждали на работе. Подростковые группы в Интернете постили дурацкие картинки с китами, которые выбрасываются на берег. Участникам писали и уговаривали их свести счеты с жизнью. Дети покорно шли за крысоловом, снимали куртки, аккуратно складывали их рядом и прыгали с крыш. Боже, какой бред! Но она тогда испугалась, что Кирка тоже. Смотрела все на малыша с книжкой и вспоминала, что Кирка был такой же, когда говорил «Дельфин и кит — ибки, мама». С оглядкой на мужа-ихтиолога Марина упиралась: «Млекопитающие, Кирилл, дельфин и кит — млекопитающие». Мальчик мотал головой из стороны в сторону: «Не надо, мама, ибки». Потом сразу вспомнила, как маленький Кир стоял на вершине шведской стенки: «Мама, смотри, как я могу! Без рук!» Вся кровь отливает от лица, пальцы немеют, сердце с грохотом приземляется в пятки: «Кирилл, держись, я кому сказала!» 

Пришлось лезть тогда в его телефон. Черт ногу сломит: какие-то концерты, сноуборды, комиксы. Но никаких китов, ни одного проклятого кита, господи, ни одного. 

«Идет, паршивец! Плюхается на заднее сиденье», — это себе.

И вслух:

— Кир, на следующей неделе в школу не пойдешь — летим в Израиль. 

— Мам, чего? 

— Самое время, Кирилл. Самое время.

***
— Анахнуолимтехеф! Ани царихленатексиха! Взлетаем! — отирая пот со лба, кричал в телефон толстый неопрятный хареди — сам в чёрном, на макушке чудом держится маленькая кипа. 

Марина откидывается в кресле и смотрит в иллюминатор: ей страшно и весело. Огнедышащий золотой диск солнца раскаляется в синеве. И пока хватает взгляда — техногенно-библейский пейзаж. Кир задремал, соседи смотрят фильм, но у нее свое кино. Вздыбленные белоснежные агнцы гуляют по своим пастбищам. Пожарная пена заливает зарево солнца — они летят на восток. Марина проснулась от тряски, стюардессы усаживали беспокойных пассажиров. В проходе мелькнуло бледное лицо ортодокса. Конфета «взлетная» прилипла к нёбу, уши — словно законопатили ватой на зиму, внизу огромной зеленой рыбиной блеснуло море, распаханные поля взлетели вверх. 

— Уважаемые пассажиры, наш самолет совершил посадку в аэропорту Бен Гурион города Тель-Авив. 

Горячий соленый воздух обжигает лицо сразу у трапа. 

В тот же день Марина повезла Кирилла в Яд Вашем, музей Катастрофы. Ничего не сказала, ничего не стала объяснять. Зашли и сразу нырнули в гетто. Камни Варшавы, гора обуви под стеклом, разломанные медальоны, ржавые велосипеды, кадры хроники. Свет всего от пяти свечей преломляется и рассыпается тысячей огней в память об ушедших вместе с пеплом в небо Освенцима, Варшавы, Минска. В зале имен позади Кирки стоит раздавленная увиденным большая нигерийка и, качаясь из стороны в сторону, гулким, надтреснутым голосом повторяет: «O mygod, o mygod». Кирилл почувствовал, что задыхается. 

— Ма, — прохрипел он, — давай выйдем. 

Марина молча кивнула. На террасе на них обрушились свет и воздух. Стояли не глядя друг на друга, вдыхали-выдыхали. Потом Кирка сжал ладонью руку матери. Марина обняла сына, и Кирка заплакал, и плакал еще долго, поскуливая и вжимаясь в мать. 

***

Кирилл шел по школьному двору, когда Рубен закричал. Лужи уже подернулись целлофаном льда, черные голые стволы изрезали мокрую взвесь, висящую в воздухе. Рубена били часто, никто уже и не помнил, когда это началось. В третьем классе еще были шутки «армяшка — в жопе деревяшка», а потом понеслось. Рубен никогда не защищался, просто моргал и улыбался. Это злило мальчишек еще больше, они набрасывались на него с утроенной яростью. 

Кирилл подошел к ребятам: 

— Хватит уже, достали! Рубен, пошли в Мак, съедим по чизу. 

Взял помятого Рубена за плечо и мягко подтолкнул к калитке — пошли. Рубен ни на кого не глядя двинулся к выходу, все молчали. В «Макдоналдсе» почти никого не было. Только растрепанные голодные воробьи носились рядом в поисках куска булки. 

— Рубен, почему ты не дерешься? 

— Я не умею, Кирилл. 

— Наши тебя больше не тронут, но драться тебе надо. Можешь прямо сейчас дать мне по морде. 

Рубен испуганно взглянул на Кирилла. 

— Бей, давай, чего смотришь? 

Рубен размахнулся, заехал Кирке в скулу и с ужасом отдернул так и не разжатый кулак. 

— Ну вот, а говоришь, не умеешь, — Кирилл потрогал вспухающую скулу и засмеялся. Протянул Рубену руку. — Будем знакомы, Рубен, я Кирилл.