Сильнее смерти

• Уйти. Остаться. Жить. Антология литературных чтений «Они ушли. Они остались». Т. 2. В 2 ч. / сост. Б. О. Кутенков, Н. В. Милешкин, Е. В. Семенова. М.: ЛитГОСТ, 2019.

Антология «Уйти. Остаться. Жить» — детище литературных чтений «Они ушли. Они остались», проходящих с 2012 года в Москве и посвященных памяти поэтов, умерших рано или довольно рано — до сорока лет. В 2016 году увидел свет первый том антологии, представивший ряд поэтов, покинувших жизнь в 1990–2000-е годы.

Второй том, вышедший в двух книгах отчасти по следам чтений, отчасти благодаря скрупулезной работе составителей, отсмотревших сотни подборок русскоязычных авторов, посвящен тем, кто умер в 1970-х (1 книга) и 1980-х (2 книга) — фактически нескольким поколениям рожденных в 1930-х, 1940-х, 1950-х и даже 1960-х. Десятки имен от «шестидесятников» — до «восьмидесятников», от очень известных до незаслуженно забытых — мы имеем дело не просто с коммеморацией, прогнозируемой в случае раннего ухода практически всякого человека, пишущего более-менее стихи, и особенно — публиковавшего их и имевшего известность в каких-либо кругах, но с попыткой диахронической реконструкции пространства русской поэзии, точнее, достраивания оного за счет указания на лакуны и частичной ликвидации этих лакун. Что это значит? Только то, что разговор о поэзии 1970–1980-х, а если мы не игнорируем первый том антологии, то и 1990–2000 годов, теперь невозможен без учета авторов и практик, представленных в двухтомнике. Разумеется, речи об объективной картине развития поэзии даже в таком специфически тематизированном случае не ведется — всякая антология демонстрирует в первую очередь представления о прекрасном и горизонты чтения составителей. Но предельно важно, что поэзия здесь не сводится к хрестоматийному набору имен. В книгу вошли авторы с абсолютно разными статусами, в том числе поэты, не просто не прочитанные в свое время, но очевидным образом прочитанными быть не могшие, — для релевантного восприятия некоторых поэтических опытов явно требуются современные настройки, сформированные знанием практик поставангарда и неомодернизма.

Примечательно, что видение составителей антологии оказалось значительно панорамнее, чем целого ряда авторов сопроводительных эссе к подборкам, нередко игнорирующих современников и апеллирующих исключительно к классике, то есть в разговоре о том или ином выбранном поэте демонстрирующих доскональное знакомство с творчеством Блока, Маяковского, Мандельштама, Ахматовой, но выпускающих из виду значимые контексты середины и второй половины ХХ века. Но тут возникает проблема, скорее, не конкретной антологии, а общего состояния современного российского литературоведения, большей частью не заинтересованного в работе со смыслами, предлагаемыми современностью. Хорошо это или плохо — разговор отдельный.

Думаю, в случае второго тома «Уйти. Остаться. Жить» максимально трудной была работа по составлению подборок Николая Рубцова, Геннадия Шпаликова, Александра Башлачева, Леонида Губанова и, возможно, Евгения Харитонова. Нельзя было обойти вниманием тексты знаковые, и в то ж время представить предсказуемый результат — иначе какой смысл печатать то, что и так известно? Некоторые из подборок показались составленными, действительно, блестяще. Но почему-то, например, в случае Александра Башлачева (особый культурный статус Башлачева подчеркнут объемом публикации) интереснее было читать эссе Ольги Балла о нем, чем непосредственно тексты поэта, которые в силу их немногочисленности и так знакомы.

Антология собрала и вправду немало достойного. К примеру, в нее попали классики бурятской литературы Дондок Улзытуев и Намжил Нимбуев, латышский Валдис Крумгольд, кишиневский Наум Каплан, фрунзенский Василий Бетехтин, курганский Алексей Еранцев, свердловский Вячеслав Терентьев, ростовский Борис Габрилович, абаканский Анатолий Кыштымов, томский Михаил Орлов и другие. В ней исторически предсказуемо оказались диссиденты: Вадим Делоне, Илья Габай, Игорь Бухбиндер и Илья Рубин. Чтобы далее не заниматься каталогизацией, отмечу еще лишь сына режиссера Георгия Данелии Николая Данелию и отца Германа Лукомникова Геннадия Лукомникова — оба поэты недосостоявшиеся, но с собственной оптикой.

И все-таки отдельные вопросы к составу и структуре второго тома есть. Например, почему среди десятков авторов в фигурируют только четыре женщины: Юлия Матонина, Любовь Татишвили, Светлана Цыбина, Татьяна Макарова? Потому ли что женщины стрессоусточивее мужчин и менее склонны к суициду? (Не факт). Потому ли что составители антологии по каким-то причинам проигнорировали авторов-женщин? (Не исключено, но вряд ли). Сама эпоха была такой, что женщин в литературе было на порядок меньше мужчин? (Было меньше, но, подозреваю, не в таких пропорциях). Вопросы даже с предположительными ответами так и остаются непроясненными.

Однозначно не возникает вопросов к мемуарно-аналитической части тома. Она представительна и разнообразна. Эссе Вениамина Каверина, Натальи Горбаневской, Дмитрия Быкова, Михаила Айзенберга и других соседствуют со статьями Ильи Кукулина, Юрия Орлицкого, Данилы Давыдова, Валерия Шубинского, Ольги Балла, Александра Маркова, молодых литературоведов и критиков.
Открывает книгу большое размышление Марины Кудимовой «Страсть к свободному страданью» — пожалуй, единственное во втором томе пространное высказывание о феномене смерти и смерти именно поэтической.

Смерть до наступления «возраста дожития», старости, которая способна безжалостно уничтожить все упования и анонсы, автоматически добавляет на весы дарования лишние килограммы. «Подающего надежды» она возводит на пьедестал надежд сбывшихся и превращает авансы в долги оставшихся перед памятью ушедшего. Особенно касается этот щекотливый момент тех, кто свел счеты с жизнью по своей воле.

Однако новых поворотов в раскрытии темы в книге нет. Собственно поэтому логичным представляется сдвиг интереса составителей с проблематизации ранней смерти поэта как культурного феномена к открытию новых имен.

Конечно, главная цель настоящей антологии — показать «подземную» часть литературного процесса определенного временного отрезка и оценить качество этой скрытой части, до поры вынутой из сферы публичности.

При этом несколько десятков имен молодых, талантливых и мертвых, представленных в обоих томах антологии, однозначно девальвируют романтизацию раннего ухода поэта из жизни. В общем контексте он становится своего рода клише, ни в коем случае не обесценивающим жизнь, творчество и смерть каждого конкретного участника антологии, но и не являющимся теперь однозначным подтверждением поэтической состоятельности. Можно сказать и больше: при всей несомненной мощности целого ряда подборок антология «Уйти. Остаться. Жить» выглядит, скорее, как антология упущенных возможностей, хотя поэзия здесь все-таки сильнее смерти.