Тагай Мурад. Тарлан
- Тагай Мурад. Тарлан / Пер. с узб. С. Афлатуни, Г. Власова, В. Муратханова. — М.: РИПОЛ классик, 2018. — 318 с.
Тагай Мурад — мастер узбекской прозы, произведения которого переведены на несколько европейских языков. Его сказания — древний среднеазиатский дастан —сочетают фантастику и реальность, юмор и трагедию. Проза Мурада вызывает воспоминания о творчестве Шукшина, Айтматова и Думбадзе. При этом она самобытна. В сборник «Тарлан» вошла одноименная повесть 1979 года и повесть «Люди, идущие в лунном свете», написанная в 1980-м. Перед вами — отрывок из последней.
1
Для дома, где девушка есть на выданье, шаги свахи —лучшая музыка!
Пришли свахи вечером, в сумерках.
Жена хозяина дастархан стелит. Хозяин — само радушие:
— Милости просим!
— Мир вашему дому, Мясник, мир вашему дому! — откликаются свахи. — Будет воля Всевышнего, большой-большой пир в этом доме будет!
— Бог велик! Да сбудутся ваши слова!
После плова арбуз режут.
Свахи, по обычаю своему, сидят, о разных разностях разговор ведут. Эсана-мясника хвалят-благодарят. Наконец до дела добираются:
— На голову вашей младшей сестры птица счастья села — уж вы, Мясник, ей улететь не дайте!
— Не зная дела, рта не открывай; не зная удела, девицу не выдавай, — отвечает мясник. — Кто таков этот ваш?..
2
Жил в кишлаке паренек. В плечах широк и сложен ладно. Лицо — как лепешка, улыбнется — ямочки на щеках. Волоокий, бровь тонкая, осанка гордая — гусиная. Застынет на одном месте, руки на груди сплетет или на пояс. И уставится в одну точку.
Куда смотрит, чего высматривает?
Не знаем, не знаем.
Похоже, и сам он того не знал.
Прежде-то за пареньком такого не замечали. Верно, горе у него тяжкое или задумался так, что забыл, куда шел. Так мы меж собою рядили.
Да и характер... Загордился, кроме себя, никого не видит, говорили мы. Вот еще Искандер Двурогий, рога растопырил — не обойдешь1, добавляли.
Правда, с теми, кто его нрав одобрял, он и «ассалом!», и «алейкум!». Дружбу водил, сердце открывал, не таился.
А кто ему не по сердцу, тем и «ассалом» не скажет!
Видно, паренек нас ни во что не ставит, думали мы.
Видно, кто-то из нас ему по душе, а кто-то — не так уж.
В глубине-то души он к нам тянулся. Любил нас, сочувствовал и сострадал. Все люди должны между собой быть как братья, которые из одной утробы, — так говорил.
Но если хоть что одно плохое от нас заметит... Тут уж, как говорится, руки после нас моет и под мышку себе сует. Явится — ни «ассалома», ни «алейкума». Отвернется, словом ни с кем не перемолвится, бровь хмурит, нос морщит. Как отгадаешь, что у него на душе?
Такой нелюдимец!
Вдаль глазом упрется — ресница не дрогнет. Мы, конечно, тоже туда глянем, куда он уставился. Пусто до самого края земли. Так вот. Ну, хоть бы облако какое.
Так он и жил, удивляя нас и поражая.
А спросишь о чем-нибудь, только «да — нет», и весь привет.
Дадим ему, бывало, воду. Он на нее вылупится, будто в первый раз увидал. И головой по-своему качает.
Нам, конечно, неприятно. Благодарность хочется услышать.
«Ты скажи что-нибудь человеческое».
«Что сказать?»
«Ну хоть „да воздастся вам добром“ скажи...»
А он сядет, колени обхватит. И вдаль — на вершины Бабатага — задумчиво глядит. И не отрываясь от Бабатага, произнесет:
— «Правдивая речь — в сердце, а с языка сорвется — уже ложь».
И еще — из всех певцов только одного признавал.
Это, говорит, Юнус Раджаби2.
Когда Юнус Раджаби поет, то, если какие говорильщики и кашляльщики рядом, паренек наш их взглядом прожигает. А уж если зубоскальщики — прямо стрелу в них целит.
Сам, когда Юнус Раджаби поет, голову склонит, дивится, слушает.
Он... он и сам поет! Пойдет за холм, где трава погуще. Косит-косит, потом вокруг глянет. Никого рядом, совсем один. Из скошенной травы подушку устроит. Руки под голову, глаза — в небо, где облака белоснежные, как хлопковые хирманы3, и стаи воробьиные чирик-чирик... И давай носом песню мычать.
Едва-едва губы шевелятся.
Вот от этого паренька и явились свахи!
3
Эсан-мясник сразу отрезал:
— От кого? От Каплона4? Не бывать этому!
— Мясник, не торопитесь, не горячитесь.
— Хочу — горячусь, хочу — не горячусь! Он же ни «ассалом», ни «алейкум» не знает!
— Мясник, говорят: слушай сердцем, не ушами, гляди умом, а не глазами. Уши-глаза обмануть могут.
— Да он на человека не похож!
Тут уж свахи все свое искусство употребляют. Слово к слову на Мясникова отца разговор переводят, нахваливают:
— Отец-то, мир его праху, какой хороший человек был...
— Какой храбрый был...
— Какой щедрый был...
— Эсанбай-мясник немного на отца похож...
— Что ты говоришь, Эсанбай — вылитый отец...
— Да в чем же вылитый?
— А в том: настоящий мусульманин, со словом не спешит, не торопится...
Так свахи под конец отца незаметно к сыну приплели, так что Эсан-мясник послушал-послушал, да и смягчился.
— Ничего, — говорит, — сейчас вам не скажу. Совет держать буду. В родне недостатка нет, да и супруга моя, которая с детства о девочке заботится... Приходите еще раз, посоветуемся.
4
Девушка самой младшей в семье была, с пяти лет круглой сиротой росла.
Осталась у брата на руках.
Жена брата целый день бровь хмурит, нос морщит.
Нахмурит бровь — сиротка не дышит. Только глазами хлоп-хлоп, глаза круглые, как яблоки. Со всех ног бежит. За колыбель племянника обеими рука схватится, давай ее качать, старательно, с душой.
«Вот колыбельку покачаю, сноха бровь разгладит, ругать не станет...»
Вот о чем сиротка мечтала!
Голодает, бывало. Палец сосет. А звука не издаст.
Мясничиха дастархан стелет. Сиротку подзывает. Та тихонько к дастархану подойдет. Палец посасывает, на сноху грустно глядит. И на дастархан, палец посасывая, грустно глядит. Наконец, палец изо рта вытащит, к дастархану протянет. Сперва пальцем угол стола тронет. Оттуда уже к самому дастархану тихо-тихо переберется. А там и к краю лепешки притронется.
Отломит сиротка кусочек лепешки, на сноху глянет, надкусит, пожует тихонечко.
На словах-то сиротка Мясничиху любила-почитала, а в душе обиду копила.
По правде, ни брат, ни сноха сиротку от своих детишек не отличали. И все же понимала сиротка, есть в этом доме между ней и племянниками разница.
То сиротка — друг искренний, то замкнется, затоскует.
Тихоня, одним словом.
Жизнь сиротка, точно буковки разглядывала, все мелкие поступки и слова замечала. Самые плохие в сердце складывала.
Чуткая.
Еще зернышком была, а уже взрослыми глазами на мир смотрела. На все внимание обратит. Такое оно дело сиротское.
А ведь сиротка девушкой была, и какой!
Кипарис, одним словом!
Лицо ее белоснежным назвать — против правды погрешить, смуглым назвать — девушку обидеть.
Как спелая пшеница — вот какого цвета!
Сама полной луной сияет, саратанской5 звездой мерцает, косы дождем-грозой рассыпает. Косы друг о дружку бьются, словно устремляются к кому-то... Иначе разве струились бы так они, по коленкам шлепая?
А черная родинка в уголке тонких губ?
А ямочка на подбородке?
А про ту, которая на правой щеке, мы и говорить не станем!
5
Как сказал Мясник, так и сделал.
Теперь как родня-кумовья, собравшись, решат, так судьба сиротки и устроится.
6
Снова свахи пожаловали.
Два дня с первого их прихода прошло.
А родня-кумовья одни одно говорили, другие — другое.
Третьи недовольные ушли.
Каждый свое слово самым важным считал.
Мясник, бывало, усадит каждого, о сестренке речь заводит. Мясничиха на кухню бежит...
7
Сиротка Аймомо6 племянника кислым молоком кормит, на сноху стыдливо поглядывает. На себя посмотрит: с головы расшитый платок ниспадает, на плечи ложится. Платье книзу оттянула, коленки прикрыла.
Племянник ручку выпростал, к матери потянулся.
Сноха сиротку обняла.
Долго-долго на нее глядит, едва-едва заметно усмехается.
На грудь ее руку кладет:
— Ты что-то сказала?
— Что я сказала?
— Не притворяйся, скажи хоть что. Сватать приходили.
— Кого?
— Не меня же! Тебя.
— Ах, что я вам сделала? Оставьте меня.
Хмурится Аймомо. К казанку, где масло скворчит-шипит, отворачивается.
Угли кочергой ворошит.
Ярко огонь разгорается.
Племянник к матери потянулся:
— Нямнямку дай! Нямнямку...
Мать взяла его, грудь дала.
— Переживай — не переживай, это уже для нашей головы забота. Мы же за тебя тоже переживаем. Смотри, как племянник твой завертелся...
— Говорят, замуж выйти — и умереть недолго...
Мясничиха на это только усмехнулась. Дитя от груди отняла, говорит:
— Я тебе умру, ишь какая... Послушай, не сегодня завтра все равно тебя выдадим...
Племянник ручонками своими потянулся-потянулся, снова грудь взял.
— Что тут раздумывать, соглашайся. За Каплоном как за каменной стеной будешь.
— Не знаю я этого человека...
— Теперь знаешь. И отказываться не надо. Что зря красоте усыхать?
Аймомо села, за углями следит. У самой лицо как уголь пылает.
Мясничиха ребенка Аймомо протягивает.
— Молчание — знак согласия, — говорит.
8
Мясничиха на совет пошла. Аймомо так ничего ей и не сказала.
Свахи вокруг дастархана расселись, лепешками угощаются.
О калыме речь заходит.
— Та-ак...
— Посмотрите, как у других, да и скажите...
— Посмо-отрим...
— Ладно уж, еще никто, выдавая девушку, через это богачом не становился...
— Десять баранов... согласны?
— Бог велик, пусть живут до старости неразлучно!
Мясничиха вместо сироткиной матери прочла фатиху7, благословила.
Лепешку преломили8.
Свахи с подарками ушли.
9
Устроили от имени жениха фатиха-туй9.
На туй — один баран, льняное масло, рис, изюм... ну да и хватит.
Стали молодые женихом и невестой.
Жених-невеста перед родней все потупясь сидят, землю разглядывают. В глаза никому не смотрят, вдвоем с глазу на глаз не остаются.
10
Месяц прошел.
Невесте ткани на тюфяки-одеяла вместе с ватой прислали.
Сполна выкуп за невесту получен.
11
Как-то вечером услыхал жених, что Мясник из дому отлучился.
Отправился с дружками за невестой подглядеть10.
Дружки тихонько в окно пощелкали. Выглянула Мясничиха.
Жениховы приятели ей хором:
— Жених просит дозволения за невестой подглядеть...
Мясничиха пути им не дала:
— Подглядеть пришли — сперва угощение сделайте!
12
Устроили вечером туй11.
Назвали гостей. Девушек — с невестиной стороны, парней — с жениховой. Девушки к невесте пошли, парни — к жениху.
Сколько бараньих голов к жениховым гостям понесли, сколько кувшинов опустело... Песни-напевы в воздухе, как ветерок, веют.
В туйхане народу видимо-невидимо. Да еще дети — на всю улицу:
— Чашка от невесты пришла, от невесты чашка!
В воротах женщины туда-сюда бегают, на плечах-головах угощенья таскают. От невесты десять чашек несут, перед гостями ставят.
Гости от души наугощались, пустые чашки со столов убрали.
Джура-боши12 перед гостями большой платок стелит:
— Пусть увидит уважаемый жених, кто какой подарок сюда положит! Гости заготовленные подарки с напутствиями на платок бросают. Кто — штуку атласа, кто — отрез шелка. Платок почти весь наполнился.
Благодарственную молитву прочитали:
— Бог велик, да возвратятся добром все ваши дары!
1 По преданию, у великого шаха Искандера (Александра Македонского) росли рога. — Здесь и далее примеч. пер.
2 Юнус Раджаби (1897–1976) — певец и исполнитель на народных инструментах, собиратель и исследователь узбекского музыкального фольклора.
3 Хирман — место, где складывают собранный с поля урожай.
4 Каплон — имя, означающее «Барс».
5 Саратан — четвертый месяц мусульманского календаря, с 22 июня по 21 июля.
6 Аймомо — дословно «Лунная бабушка» (значение имени, обыгрывающееся в повести).
7 Фатиха — название первой сутры Корана.
8 Обряд «нон-синдириш» («разламывание лепешки») означал окончательное согласие родителей невесты и жениха породниться. Части лепешки отдаются семьям жениха и невесты.
9 Фатиха-туй — помолвка — праздник, с которого начинался цикл свадебных обрядов.
10 Обычай «кайлик» (или «каллик»), по которому жениху и невесте иногда дозволялось увидеть друг друга до свадьбы.
11 Туй (или той) — праздник по случаю свадьбы или обрезания.
12 Джура-боши (дословно «главный из друзей») — распорядитель туя со стороны жениха.
войдите или зарегистрируйтесь