Александр Степанов. Феноменология архитектуры Петербурга

  • Александр Степанов. Феноменология архитектуры Петербурга. — СПб.: Арка, 2016. — 396 с.

В книге известного петербургского искусствоведа А. В. Степанова нет ни историко-архитектурных, ни краеведческих штудий. Не умаляя их значения, автор сосредоточен на другом: его цель — преодолеть музейно-отчужденное отношение к архитектуре города, предложить читателю путь к самостоятельному переживанию и осмыслению архитектурных феноменов, сделать архитектуру Петербурга одушевленной и понятной для людей, не обладающих специальными знаниями. Обращаясь к феноменологическому методу, А. В. Степанов обнаруживает наиболее проникновенные прозрения в поэтических произведениях.
Каждое произведение архитектуры для него — это персона со своим характером, у каждого свой эйдос. Вступая во взаимодействия, они образуют красноречивые немые сцены. Протагонистом этих сцен всегда выступает человек, который включает архитектуру в свой жизненный мир и в зависимости от собственного духовного склада и социальной роли предпочитает то или иное амплуа из предложенных автором. 

 

ГОРОД — НЕ ТЕКСТ

 

В 70−80-х годах прошлого века архитектурная молодежь, интересовавшаяся гуманитарными науками, была увлечена пущенной в ход семиотиками моделью города как текста. Вдруг открылась возможность рассматривать город не только как место, в котором происходят всякие процессы — социальные, политические, экономические, этнические, демографические, экологические и прочие, — но и как объединенную смысловой связью цельную последовательность знаковых единиц, благодаря которой осуществляется коммуникация. Эта модель обещала прогресс в изучении города как накопителя, передатчика, преобразователя и генератора культуры.

Поскольку общесемиотическое понимание слова «текст» вбирает в себя и лингвистическое, то семиотическая модель открывала заманчивую возможность оценки городов по новым, лингвистическим, критериям: если город подобно словесному тексту обладает внешней связностью и внутренней осмысленностью, если он пре­ доставляет возможности своевременного восприятия и создает необходимые условия коммуникации, то он построен правильно, это хороший город.

Возникали важные вопросы, которым до введения семиотической модели города не придавали особого значения. Первый — о неизбежной порче, об искажениях «правильного» города-текста и о способах восстановления его «канонической формы». Второй — о необходимости общего фонда знаний, то есть коммуникативного фона, без которого город-текст не может быть правильно понят, и, стало быть, об опасности дискоммуникации и способах ее преодоления. Третий вопрос — о языке или коде, на котором «написан» город-текст и который позволяет рассматривать город как реализацию этого языка, то есть как «язык в действии»1.

Короче говоря, семиотическая модель сулила помощь в понимании того, почему и как здания, пространства и весь город образуют смысловую среду нашего существования, качество которой в разных городах различно. Разве такая перспектива не увлекательна?

Но мое увлечение моделью города как текста было недолгим. Сначала возникли сомнения в ее корректности. Я стал думать, что у города и текста больше взаимных различий, чем сходств.

Работа над текстом рано или поздно заканчивается, городским же переменам, пока город существует, нет конца. Каждый день в городе где-то что-то меняют, его непрерывно перестраивают. В малых и больших переменах, касающихся самых разных сторон жизни города, слишком много такого, что, при всем желании, невозможно приравнять к целенаправленной работе над текстом. Пожалуй, мертвый город можно счесть текстом с большим правом, нежели живой, ибо из него ушла человеческая энергия — как созидательная, так и разрушительная.

Текст информативен, когда я читаю его впервые или после долгого перерыва. Иначе что толку в чтении, кроме упоительного удовольствия? За исключением священных текстов в религиозных практиках, не существует текстов, которые человек читал бы непрерывно. Город же я воспринимаю ежедневно в течение всей жизни. Получается, что если город — текст, то я читаю его, как монах или священнослужитель? Да нет же, я слишком люблю свой город, чтобы относиться к нему, как к чему-то священному.

Коммуникативная функция текста невозможна без адресанта и адресата. Кого назовем адресантом города-текста? Мифического или исторического основателя? Работавших при нем архитекторов? Тех, при ком город сформировался, или тех, при ком он приобрел каноническую форму? В таком случае как ее определить? Может быть, адресантом являются все поколения горожан? Но, может быть, адресант — гений места? Дух времени? Абсолютный дух? Неужели любому из этих гипотетических адресантов можно приписать стремление формировать город, чтобы именно мы читали это послание? Мы или кто-то другой? Полная неопределенность. Но существуют же сообщения, отправленные неизвестно кем неизвестно кому, например сигнал бедствия SOS? — спроси­те вы. Да, SOS таков. Но SOS — это текст «спасите наши души», преображенный в сигнал, который как текст не читают — на него реагируют.

Чтобы текст работал как сообщение, должен существовать код, объединяющий адресанта с адресатом. Но разве у города есть определенный код помимо телефонного? Я думаю, кодов у него бесчисленное множество. Но даже если бы существовал один-единственный, то где гарантия того, что потомки хорошо помнят код предков?

Если бы этот уникод существовал, то чем были бы его знаковые единицы? Зданиями? Кварталами? Улицами? И как нам следовало бы представить себе их последовательность в городе-тексте? С чего начать, чем кончить чтение? В действительности начала и концы есть только у наших маршрутов по городу, и чаще всего они сливаются у порога нашего дома.

Сообщение не может длиться столетиями. В противном случае и получателю его пришлось бы читать передаваемый текст сотни лет, а это превышает отпущенный человеку срок жизни. Как тут быть со своевременностью восприятия? Но может быть, модель города-текста предполагает коллективного, множественного адресата — допустим, жителей города или страны, или всего мира? В таком случае могу ли я быть уверен, что в человеческой массе, воспроизводящейся из поколения в поколение, из столетия в столетие, существует неоспоримый консенсус относительно того, что все мы читаем один и тот же текст? Ведь город меняется, и каждое поколение знает его иным.

Мы читаем сообщенный нам текст как более или менее завершенное смысловое целое и, прочитав его, можем сказать: податель сего хочет от нас того-то и того-то. И сразу или подумав, реагируем на него. Но разве город можно свести к некоему завершенному смысловому целому? Разве на город в целом реагируют?

Вы скажете: желание переселиться в данный город или, наоборот, покинуть его и есть реакция на город. Нет, это реакция не на город, а на конкретные обстоятельства: желание получить образование или подходящую работу, не расставаться с близким человеком, житейские или служебные неурядицы, необходимость переменить климат из-за пошатнувшегося здоровья и т. д.

Но довольно критики. Я ведь вовсе не собираюсь отрицать, что город способен нечто сообщать. Я лишь против того, чтобы считать его сообщения текстом.

Кто ж будет спорить, что внимательному человеку город, как следопыту лес, сообщает об очень многом и важном? Знакомясь с помощью разных источников информации с архитектурой города, его климатом, образом жизни и обликом населения, внимательный человек, еще не побывав в этом городе, уже поймет, процветающее это место или застойное, полезное или вредное для здоровья, безопасное или криминальное, богат или беден этот город, дорога или дешева в нем жизнь, пригоден ли он больше для работы или для отдыха. Эти сведения сформируют связанные с данным городом ожидания. Допустим, человек решает туда переселиться. Тогда город сообщит ему своей архитектурой и уличной жизнью о престижных и депрессивных районах, о близком или далеком его статусу социальном окружении, об изношенных и надежных домах, о дорогом и дешевом жилье, о развитой или примитивной инфраструктуре и тем самым поможет нашему герою выбрать подходящий район.

Он переехал в этот город — и тогда виды из окон, перспективы дворов и улиц, вывески и реклама, стиль зданий, запоминающиеся объекты, топонимы, транспортные маршруты, имена на памятниках и мемориальных досках — все это, подобно палимпсесту со слоями письма, проглядывающими один из-под другого, поможет приезжему сориентироваться в нынешней жизни города и почувствовать свою причастность к его прошлому.

Нет лучшего описания того, за что цепляется внимание человека, чувствующего себя еще непривычно в «чине здешнего обитателя», чем в «Даре» Владимира Набокова: «Все могло быть этой мелочью: цвет дома, например, сразу отзывающийся во рту неприятным овсяным вкусом, а то и халвой; деталь архитектуры, всякий раз экспансивно бросающаяся в глаза; раздражительное притворство кариатиды, приживалки, — а не подпоры, — которую и меньшее бремя обратило бы тут же в штукатурный прах; или, на стволе дерева, под ржавой кнопкой, бесцельно и навсегда уцелевший уголок отслужившего, но не до конца содранного рукописного объявленьица — о расплыве синеватой собаки; или вещь в окне, или запах, отказавшийся в последнюю секунду сообщить воспоминание, о котором был готов, казалось, завопить, да так на углу и оставшийся»2.

Все эти сведения достаются нашему герою случайно. Примерно так же, наблюдая те или иные не выбранные нами, разрозненные явления, мы относимся к ним как к признакам или симптомам неких обстоятельств, в которых мы уже оказались или со временем окажемся. Такой способ получения информации о городе не имеет ничего общего с извлечением из текста информации, которая кем-то особым образом упорядочена.

Но еще важнее то, что все эти сведения — о человеке в городе, но не о самом городе. И даже если бы кто-то успешно парировал мою критику модели города-текста, мне все равно было бы очевидно, что город-текст, как всякий текст, являлся бы средством сообщения о чем-то ином, о какой-то внетекстовой реальности, каковой сам этот город не является. Феноменологические же задатки влекут меня «назад, к самим вещам». Я хочу знать город, а не информацию о городе.


1 Характеризуя модель города как текста, я активно пользовался статьей: Николаева Т. М. Текст // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 507.
Набоков В. Дар. СПб., 2015. С. 8−9.

Дата публикации:
Категория: Отрывки
Теги: АркаАлександр СтепановФеноменология архитектуры Петербургаискусствоведение
Подборки:
0
0
15058
Закрытый клуб «Прочтения»
Комментарии доступны только авторизованным пользователям,
войдите или зарегистрируйтесь