Наталья Явлюхина. К алтарю внеземной темноты

Явлюхина Наталья Николаевна (р. 1986) — поэт, прозаик, критик. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького. Публиковалась в журналах «Лиterraтура» и «Знамя» и на литературных порталах Textura и «Полутона». Живет в Москве.

 

К АЛТАРЮ ВНЕЗЕМНОЙ ТЕМНОТЫ

 

***

в один июль беспомощный и жаркий
мы с бабушкой которой больше нет
пошли гулять в почти истлевшем парке
переходящем в лес и заблудились
и видимо случайно на тот свет
где все объяснено переместились

на нас смотрели просеки в слезах
разоблачая тактику дождя:
стоять до посинения в глазах
чтобы душа произойдя

из синевы однажды в подкидном
где крыть туза растерянности нечем
мошеннически выложила гром
и облака как карту масти «вечность»

и отошла от страшного стола
куда-то в сторону подольских электричек
где бабушка, притворно весела
(«какое небо! посмотри на птичек!»),

скрывает от меня что мы давно
блуждаем наугад где я все знаю
и где меня заботит лишь одно
чтоб бабушка от ужаса смешная

не знала что я знаю ведь она
тогда вздохнет и превратится в клевер:
любовь всегда пуглива и больна 
и вместо юга движется на север

***

понимая что скоро умрет
рассылает по весям и городам
большие конверты думая «не дойдет»
они доходят и к нам
я их вскрываю зная что меня ждет —
душная ночь в оклахоме леса сентября
прогноз погоды в айове на год вперед
список продуктов («купить карася, снегиря...»)
пара стихов где брезжило чудо но
в последний момент скажем так сорвало винты
всем нам приходят эти конверты белые как
полотно
чтоб мы их отнесли к алтарю внеземной темноты

***

а смерти неподъемная двустволка
заряжена черемухой и льдом
и выстрелит когда-нибудь потом
дорога от перрона до поселка
под деревянный перестук грозы
в июньских фиолетовых оврагах
где мерно опускаются в пазы
черемухой усыпанного мрака
такие клавиши что хочется кричать
они пусты к ним лепестки пристали
в них ходит черный дым и им стучать
разрешено поверх любой печали
поверх любой старательной судьбы
что к середине портится как почерк
Он выстрелит останутся клубы
черемухи и пара точных строчек
никто не целовал ангинный лоб
сто долгих лет но вряд ли это травма
гораздо интереснее другое:
узоры на обоях и озноб
продолговатых клавиш костяное
свечение во тьме звериных троп
догадка что двустволка неисправна

***

крутись как хочешь сказала звезда
но избегай той точки
из которой я хорошо видна
и жизни остаток и та тишина
чьи слышно уже звоночки

а если ночью начнут разгружать
грядущий кошмар словно фуру
под окнами просто продолжи спать
не стой там разинув рот
не подбирай с земли фурнитуру
пусть кто-то другой подберет

сложит одно к одному
посидит и уйдет во тьму

на кухне останется свет гореть
но и на это лучше бы не смотреть

***

любителям не напрягаясь смотреть в окно
на заднем сиденье показывают кино
от и до режиссерскую версию без купюр:
поднебесье с примесью кварцевого песка
под дурачка косит бесхозный денек
здесь среди вывесок «шиномонтаж» «педикюр»
еще задохнется твоя тоска
еще не найдется в карманах ее платка
и она разотрет по щекам облака и песок
будет к реке склоняться курсив ракит
объясняя что жизнь это нечестная схватка
неизбежного с нежным где нарывается кит
нежности на скалы миропорядка
на известковые цоколи тишины
ни платок передать ни из класса не отпроситься
ни дозвониться тем кто без вины
виноват и пытается с той стороны до тебя дозвониться

***

дергает за рукав говорит что она мангака
что ценители помнят о ней
но я иду дальше с баночкой колы зиро
под фонарями улицы нэкодзиру
названной в честь той разновидности мрака
что иногда принимает форму людей

сумерки собраны в розовый бант эстакады
за которой рассвет и несет околесицу дождь
только то что осталось меня дожидаться за кадром
даже там где совсем рассвело с рукава не стряхнешь

значит снова на улице проклятой и святой
в закатный троллейбус заходят котята с ножами
у меня проездной встретимся той весной
за гаражами

***

душа говорит «понятно»
и уходит в какие-то пятна
прежде чем жизнь выкатит счет за свет
будет ходить по перрону туда и обратно
кто-то смутно знакомый
будут капли стучать о брезент
и слова в голове бестолковой
в общем будет приятно
но лица его не разглядеть
в первомайских прохладных потемках
«и не надо на это смотреть», —
скажет голос за тонкой заслонкой
повернешься к нему чтоб уже навсегда замереть

***

когда доклевав это бешеное зерно
душа станет смешливой дурочкой из кино
и со скрежетом тополь на мокром ветру повернется
как заржавленный ключ и откроются двери в ино
но она подойдя рассмеется

будет еще отпечатками на сетча
тке череда ошибочных узнаваний:
от пассажира с похожим движеньем плеча
до того самого отсвета на стакане
когда за окном отнюдь не ночной перрон

в шесть утра я иду эту музыку волоча
за собой как чугунные сани
через двор в окруженьи ворон
до помойки выбрасывать память
но она достает ее и хохоча
приставляет к нейрону нейрон

и горят фиалковые огоньки
ранней весны и паскудная нега снова
застигает врасплох — хуже удара с ноги
в живот лучше всего остального

***

из старика невредимым выходит дар
как выходит убийца из разоренного дома
встретимся там, с подветренной стороны —
яркий сентябрь и дворник метет тротуар
и играет «моя оборона»
во дворах золотых с голубым огоньком тишины
дальше медленный вдох ты стоишь на стотонной ступеньке
василькового крепкого льда
в жизни есть этот лед и покупка смешной канарейки
внучке? правнучке? правнучке, да
переноска в тепле под дубленкой
неустанное «дай посмотреть»
...ветер прокручивает шестеренки
хризантем на районе и близится рифма на «ерть»

***

в городе эн то есть моем холодно и светло
солнце исследует феномен дерева и стекла
взяв за основу балкон и сервант и вестибюль метро
где геометрия сонная догола

раздевается стоя в дубовых дверях и пыль
как в рояле горит. в этот капкан душа
влетала с размаху чтоб как алкаш поплыть
серый весенний свет лопастями кроша

место невстречи, неузнаванья, во тьме
промах ошибка речи слепая зона
на воробьиных ветрено и абонент
недоступен хотя не сводит глаз с телефона

***

когда закончится как ночь в которой знак
никто не подал жизнь я вспомню как
ты вышел где-то в пять еще живого
крысенка на помойку отнести
домой вернулся только в полшестого
в слезах и повторяя «отпусти»
объятья сбрасывал примерно до шести

в мелкозернистом облаке гудрона
акации стояли непреклонно
наверное ты встретил по пути
к помойке нехорошего гонца
залипшего в сбоящий навигатор
убил и вытер руки о Творца
сел покурить и дух перевести
на трубы возле школы и заплакал

не умея еще неизбежного избегать
а только ерошить волосы и снимать
с себя ловкие руки тех кто давно умеют
смотрят и думают так: «интересно знать,
когда это сердце тоже окаменеет?»

***

квазимодо птиц и электричек
бес с перебуробленным лицом
венечка беспамятства отличник
закусивший сердце огурцом
тоже любишь сад как свод законов
мокрую под небом болтовню
эту склонность назовем условно
ледяным пристрастием к огню
спи одутловатый собутыльник
звоном отозвавшийся на звон
если спросят как тебе все это —
ужас подберезовик осинник —
бормочи считалочки сквозь сон
уходи от честного ответа
как лисица путая следы
лживость это вежливость поэта
выбравшего слезы и сады

***

некогда в аудитории номер три
преподша оказавшаяся поэтом
читала нам стих похожий на поезд в степи:
будто идут по чабрецу с эспарцетом

стальные цистерны полные кислорода
ночного гудящего как прибой
объяснялась отдельно необходимость прохода
товарняка по темноте голубой:

чтоб перед смертью все наконец надышались 
хотя стихотворение было про лиссабон
осенний и то как мужественно держались
дожди в беспредметном его октябре
как сердце не билось и бушевал циклон
как жизнь прошла крылья по мокрой земле

волоча и на малой бронной
пробка сигналила и светофор мигал
как съежала строка в свет его припыленный
навсегда оставляя после себя прогал

лет пятнадцать уже — с подготовительных курсов —
я ищу этот текст и не могу найти
лишь поезда разгружают в степи где пусто
потому что прошло все что должно пройти

и в лиссабоне от одиночества встало
сердце но в принципе где этот лиссабон
нечем дышать и ощущенье прогала
как провала во сне — весело страшно мало
не кончайся безвыходный сон

***

в пространстве сна и слюдяного блеска
и вмерзших в лед газет
ночами серебрится занавеска
в окне напротив отражая свет
реликтовый лунатиков влекущий
искать в крапиве слог недостающий
по поездом окликнутым полям
(нащупать трепетание узора
на стареньком акриловом ковре,
ведя по полустертым вензелям
промокшим пальцем, путаясь в траве,
дойти до облегченья и позора —
проснуться, бормоча «конец игре»)
и там на мятых трубах теплотрассы
весь день лежит дворовый пыльный кот
гоняющий словарные запасы
огня через рассерженный живот
тайком от заработавшихся взрослых
и в музыкалку отданных детей
он режет подъязычной костью воздух
на миллион немеркнущих частей
кто прогулял сольфеджио и джазовый
вокал в журчащем северном краю
возьмет однажды в руки холод вязовый
как инструмент чувствительный к огню —
чтоб стало полустанком щебетанием
и долгими слезами наяву
последнее на свете излучение
чтоб жизнь преобразившись в синеву
окна напротив как бы на прощание
сказала мне в порядке исключения
зачем я до сих пор ее живу

***

где полустанок принятый спросонок
за ангела в брезентовом плаще
что разбавляет факелом черемух
вечнозеленый сумрак буквы «щ»

(в волоколамске вставшие плацкарты)
зарос тысячелистником и льдом
на верхней полке некогда с трудом
отбитой у двоюродного брата

опять проснусь — в созвездии гекаты
стоит аутохтонный ровный свет
мельчайшие подробности утраты
которая случится через лет

пятнадцать наконец-то удается
спокойно осмотреть. в яремной ямке
соединятся верба и сквозняк
моя душа сошла в волоколамске
и до сих пор гуляет и смеется
а это все мне снится просто так

***

словно учебник гармонии в голубой
обложке на сучковатом сукне куста
лежала гроза с композицией кольцевой
мы слизняком вылизанные места
в тексте пропахшем илом
заполняли всем что в голову приходило

собирали снаряды осени например —
ежей и щенков сгустки журчащей тьмы
чтобы душа выучила размер
тишины перешла на молочный шаг
но что-то пошло не так
в ненастных садах и мы

узнали что не чаяли узнать:
бить больно но больнее добивать
того кто в темноте цепляется за палку

вернуться в дом но свет не зажигать
ведь это был не ежик? нет не ежик
а то что как нарочно ни назвать
ни рассмотреть никто из нас не может

ложись не раздеваясь на кровать
и будь как пелось в песне осторожен